Затонувшая земля поднимается вновь

Сад Виктории по-прежнему раскрывался тебе навстречу, как и на протяжении всего лета, только теперь при этом начал раскрывать что-то другое, что-то, что ей нравилось меньше, хотя и не менее властное. Выглядывая по ночам с лестницы, она чуть ли не ожидала встретить совершенно новый вид. Лунный свет по-прежнему умиротворял лужайку, гладкую, как вода. Но звезды в ней не отражались, на что Виктория отчасти надеялась. Днем она стояла на кухне у открытой задней двери и смотрела, как дождь пропитывает буреющие клочки и гнезда растительности, еще на ее памяти бывшие массой цветов. Стены, тропинки, все искусственные поверхности сияли от воды, полной неба – слишком белого для того, которое вода отражала. Надо бы привести сад в порядок, знала Виктория, если бы только не покупатели, а потом – зима. Надо бы пересадить розы. Вид был очень печальный. По ту сторону арки – еще хуже. В конце весны она от имени летних бабочек приветствовала буддлею; теперь буддлея только напоминала о заросших пустырях, что пробегают за окнами лондонских поездов. Сама арка превратилась во врата, которых Виктория избегала.

Были и другие проблемы. Несмотря на размеры дома, она поймала себя на том, что согласна с посетителями – комнат и в самом деле маловато; большие комнаты труднее обогревать, и подвал сырой, и постоянный дождь только подчеркивает подобные проблемы. Такой дом, как у нее, поняла Виктория, – то есть дом, немало переживший, немало повидавший; хоть и очаровательный, но шумно устраивающийся поудобнее под климат, скрипя в ночи; дом с очень старыми половицами, «как на корабле», что бы это когда-то ни значило; дом, где не стоит произносить вслух слово «проседание», чтобы оно не аукнулось; такой вот дом со всеми сопутствующими расходами, – может быть слишком рискованным предприятием. И все-таки ей было обидно.

«Я ради этого перестрадала приход строителей, – хотелось напомнить посетителям. – Они беззаботно топотали и колотили целые дни напролет, громыхали по моей красивой лестнице. Починили крышу. Чердак теперь замечательный, потому что я страдала, пока они трескали шоколадное печенье. Да там совсем новенький пол! На моем чердаке хоть завтра выходи из гавани с ранним отливом». Но она и так уже достаточно сбивала их с толку и сама это понимала; особенно детей.

С ивы осыпались листья, на боярышнике высыпали ягоды. От полей Виктория держалась подальше. Да и вообще все держала на расстоянии; каталась на «Фиате» до самого Ранкорна; забывала о назначенных встречах. Тем временем ноябрь без предупреждения махнул на себя рукой, и внезапно город затянуло в первую неделю декабря. Загорелись рождественские гирлянды; кто-то отбуксировал «Тойоту» Малыша Осси с площадки на Бледных Лугах. Однажды утром дождь ненадолго стал снегом. За день до этого на валлийских нагорьях выпало шесть сантиметров. Северн в Ущелье стала рыжеватой – чуть темнее лабрадора; вниз и вверх по течению множились предупреждения о половодьях. Виктория наблюдала, как на старой платной парковке раскрылись туристические автобусы, словно карамельно-красные личинки: из них, недоумевая, но смеясь, спешили по двое и по трое через железный мост и вдоль по Уорфедж поздние туристы из Калифорнии и Южной Кореи, только чтобы обнаружить барьеры от наводнения и реку, что поднимается между ними и промышленным прошлым, на фоне которого они приехали нафоткать селфи. Виктория недолго смотрела в ту сторону; содрогнулась; поплелась обратно по холму в город, только чтобы обнаружить, что на главной улице прорвало водопровод.

Вдоль дороги извергались большие пушистые гейзеры. Во всех направлениях сверкала радуга. Вода собралась перед скобяной лавкой, а потом понеслась между коттеджами на Вулпит-роуд к реке, словно наводнение. Из ближайших магазинов высыпал народ, улыбаясь с какой-то радостной тревогой на лицах. Дети и даже некоторые мужчины кричали и носились, и их приходилось останавливать. Виктории казалось, будто здесь ненадолго собрался весь город, гадая, закончится ли сейчас мир или всего лишь выберет какое-то простое, красивое, изумительное направление.

Большие или пустяковые, все эти случаи выглядели частью целого; все словно указывали на одно и то же. Вот только непонятно на что.

Как часто бывает при новой экономике, «Шропширские товары для рыбок» выживали, но не процветали. Магазин, ненадолго став не столько предприятием, сколько курьезом, был из тех событий маленьких городков, чей звездный час уже прошел. Скоро маленькая площадь снова уснула. Посещаемость упала, хотя в темные вечера клиенты еще приходили. С этим было не поспорить. Их можно было заметить со спины, силуэтами на фоне витрины, куда они таращились; и самое неизгладимое впечатление оставляли их плечи, которые, когда не нахохливались из-за холодов ранней зимы, выглядели длинными и круто покатыми. Как только они входили, звенел колокольчик.

Малыша Осси теперь можно было видеть за стойкой даже чаще, чем Джеков. Его «Тойота» снова появилась на парковке, в своем обычном положении впритирку к баку с песком, слегка под углом. Всю грязь смыли шлангом, спущенную шину заменили; в противовес кто-то разбил заднее окно, словно то, что произошло в карьере, нужно было воспринимать как часть нескончаемого процесса. Старик поздно закрывался и никак не мог запереть дверь с первого раза. Так Виктория Норман его и застала, однажды вечером в десять: пока он возился с замком, согнувшись в три погибели, хотя все-таки не на корточках.

– Эти двое уже съехали? – спросила она. – А мне казалось, они там на своем месте.

Это она забавно подметила, сказал он. Томми и Бренды, если она о них, сейчас нет.

– Это я вижу, – сказала Виктория.

– Они в Кинвере, по своим делам: больше мы их не увидим. По крайней мере, не в ближайшее время. Не в ближайшее.

Они недолго смотрели на магазин. Аквариумы переливались или светились: на этой точке падающей кривой бизнеса в них было больше декораций – той странной искусственной среды, где все либо затонувшее, либо затопленное, – чем рыбы.

Затонувшие домики, затонувшие мостики, затонувшие замки, затонувшие колонны храмов и минареты. По гравийному дну, уходившему в безмятежную зеркальную бесконечность каждого зеленого аквариума, были разбросаны затопленные виллы эклектичного стиля. Там царила эстетика светящейся гальки, грибов аляповатых фиолетовых и зеленых оттенков; заговор древних каменных голов, утонувших подлодок и саркофагов.

Внизу, где масштаб ничего не значил и даже воду можно было изобразить затонувшей, над домиками нависали огромные постмодернистские сундуки с сокровищами, переполненные широкими монетками и нитками жемчуга. Все ярко симулировалось, сияло, красовалось тропическими оттенками, обросло пластмассовой ряской, символизирующей медленные и глубинные морские перемены: аквариумы словно преобразились в диорамные версии знаменитых, но ныне утраченных коралловых рифов мира, воссозданные аниматорами, которые в жизни не видели коралловый риф.

Виктория показала.

– Вон тот водопад, – сказала она. – Он из пластмассы. Скажи, от него правда неуютно? Под водой якобы течет вода?

Она почувствовала, как передернулась.

– Мне – да. Мне неуютно.

Старик молча наклонился и снова принялся возиться с замком. Воспаленные глаза. Сопливый нос. Она вцепилась в плечо кастроловской куртки и попыталась выпрямить его – как ставят на ноги младенца в торговом центре. Она была твердо настроена завладеть его вниманием.