И, двинув еще разок пошатнувшегося врага, я приглашаю присутствующих к столу.
— Как, опять банкет? — смеясь, спрашивает Норкросс. — Клянусь честью, я не знал, что у вас так весело заниматься наукой!
Время не возвращается
С чувством беспричинного счастья я проснулась в этот, навсегда оставшийся в памяти, день.
Отец шуршал газетами в столовой и, поджидая меня, должно быть, уже второй или третий раз ставил чайник на плитку. Утро было воскресное, солнечное, майское — три серьезных повода, чтобы, закинув руки под голову, проваляться до половины одиннадцатого, перечитывая письма от бабушки из Лопахина и от Мити из некоей дружественной державы. К бабушкиному письму был приложен, как обычно, дневник Павлика, перепутанный с каким-то упражнением, из которого можно было узнать, что «скворцы не поют, грачи не кричат, колхозники не пашут и не сеют», а сам Павлик «не ложится рано, не ложится поздно, не катается на лыжах, не находится в душной комнате и не моется по утрам холодной водой».
Митя очень кратко, в несвойственном ему телеграфном стиле сообщал, что жив-здоров и вернется в июле. «Таня, милая, не жалею, счастлива», — твердым, неженским почерком приписывала сбоку Елизавета Сергеевна.
…Что-то звенело в душе и хотелось, чтобы немедленно, сию же минуту произошло, сама не знаю что, — ну, хоть чтобы я вдруг очутилась в кедровом лесу за Тесьмой. Я закрыла глаза и улыбнулась. Открыла — нет, все то же: комната, в которой я снова одна, потому что муж снова — и надолго — уехал. Книги, книги, книги. Письменный столик-бюро, тесный, заваленный оттисками своих и чужих статей, диссертациями, слишком «дамский» для такой ученой дамы, как я. Туалет с потемневшим старинным зеркалом, в котором все выглядят загорелыми, только что с юга, и которым я пользуюсь сравнительно редко.
Я снова закрыла глаза, и на этот раз неожиданное все-таки случилось. Отец, давно шуршавший газетами в столовой, постучал и спросил:
— Таня, ты спишь? Тебя к телефону.
Это был Володя Лукашевич, не приходивший и не дававший о себе знать с того вечера, когда он до полусмерти смутился, упомянув при Андрее, что мы виделись в Сталинграде.
— Я скоро уезжаю в полк, и вот подумалось, что, может быть, это все-таки нехорошо, что я… что мы… Ты очень сердишься?
— Теперь уже не очень.
— Я вел себя как подлец, да?
— Нет, как мямля.
Володя помолчал: очевидно, был подавлен беспощадностью моего приговора.
— Я хотел тебе сказать. У меня большая радость. Пока я валялся в госпитале, мне дали звездочку. Вчера было в газетах.
— Орден Красной Звезды?
— Нет, золотую звездочку.
— Да ну? Героя?
— Да. А я, главное, ничего и не знал. Вдруг приходят товарищи и тащат вино. Вот, понимаешь… — У него зазвенел голос. — Мне хотелось именно с тобой поделиться.
ebooksa