Бобёр со своей зверской компанией копались в обломках до самого утра. К рассвету между двумя разрушенными зданиями уже набралась порядочная куча найденного. Серёга очень сокрушался только по той причине, что не осталось ни одной целой тетради, лабораторного журнала, или дневника экспериментов.
Нам с Сэнди удалось отлично поспать в эфиролёте. Но сначала я долго объяснял, что это за транспорт такой и чем он уникален. А Рут Эндрюс подарила моей спутнице красивое золотое кольцо с рубином. Подозреваю, что таким образом предательница хотела загладить свою вину.
Сам салон привычного мне транспортного средства радикально изменился. Войдя, я, во-первых, сразу почувствовал, что к оформлению приложила руку женщина. Оба кожаных пилотских кресла оказались застелены чем-то, что я сначала принял за мексиканские пончо, и лишь присмотревшись, распознал расшитые в латиноамериканском стиле чехлы для автомобильных кресел. Во-вторых, наши отчёты и планы, обычно свободно лежащие на панели или вообще, где попало, теперь были уложены в полиэтиленовые файлы и аккуратно собраны в стопку. А в довершение всего, над панелью управления раскачивался на пластиковой пружинке миниатюрный плюшевый заяц. В общем, Рут Эндрюс обживала эфиролёт изо всех скромных сил. Похоже, на профессора у неё наметились серьёзные планы.
Условно хвостовая часть вертолёта была завалена цинками с боеприпасом, камуфлированными спальниками, большими сумками и так далее. В уголке над всем этим горделиво возвышался РПГ-7, к счастью, не снаряжённый. Видимо, группа поддержки собиралась к нам на выручку основательно. Впрочем, если руководил этим зверством Бобер, то я удивляюсь, как они ещё танк не захватили.
Уильям Траутмен третий, похоже, не отходил от профессора всю ночь, выцыганивая обещание вернуться за ним и его верным самолётом. Как потом рассказывал Бобров, к утру он так всех достал, что «волчья» команда пригрозила — если Траутмен не заткнётся, то останется один в своём самолёте ждать спасателей, которые ради такого случая ни за что не будут торопиться.
А неожиданно спаявшаяся парочка Юрабы Ринеру и Сергея Огромова тихо исчезла, с тем, чтобы через полчаса привести пятерых совершенно деморализованных бывших охранников. Как рассказывал потом японец, один вид кулаков Огромова полностью лишал пленников мыслей о сопротивлении. Они покорно шли туда, куда им указывал вежливый, но твёрдый голос Юрабы. Кстати, я обратил внимание, что эти двое утром уже прекрасно понимали друг друга, говоря на дикой смеси английского, русского, и, кажется, даже японского.
Пленников до самого утра допрашивал Бобров, тщательно записывая показания на свой диктофон, кстати, тот же, что у него был два года назад. Они до судорог боялись, что дикие злые русские расстреляют их сразу же после допроса, но Бобёр их просто отпустил. Естественно, сначала сделал снимки АйДи каждого из них, привязав показания к личностям.
Бывшие охранники с полчаса топтались на территории разрушенной лаборатории, не веря своей свободе, но затем, посовещавшись, гуськом миновали знакомую щель в камнях и скрылись в чаще.
После пленников как-то незаметно Бобров переместился к японцу. На этот раз диалог ничуть не походил на допрос. Через пару минут я заметил нехарактерную для японского темперамента энергичную жестикуляцию и подошёл поближе.
— …это не японское имя, Бобров-сан, — услышал я пояснения. — Я взял это имя три недели тому назад, когда перешёл на новую Землю.
— И что оно означает?
— Спасибо, что вы спросили, — японец вежливо поклонился Серёге. — Это дань уважения любимому киноактёру. Мне очень нравится фильм «Великолепная семёрка». Я считаю его очень неплохой переделкой «Семи самураев» Куросавы. Вот в честь…
— Юл Бриннер, как я понимаю? — включился я в разговор.
— Совершенно верно, Гена-сан.
— Нравятся русские?
— Простите, но я вас не понял.
— Русский парень Юлий Бринер родился и жил во Владивостоке. Что это за город, думаю, знает каждый японец. Он уехал в Америку, чтобы заработать на лечение матери.
— Ру… русский? — на японца было жалко смотреть.
Он покраснел, зачем-то оглянулся. Но буквально через секунду взял себя в руки.