– Терапия лесом и воплями, вот это что такое.
– Я и не ведал, что ты столько слов знаешь всяких разных, – искренне восхитился Гришка. – Может, нерифмованно где-то было, но знаешь, меня-таки зацепило. Даже не знаю, что сделалось со мной такое… Как будто провалился куда-то. В общем, не знал я, что ты так можешь, друже.
– Ты обо мне много не знаешь, Гриш.
– Как и ты обо мне, Лёш.
Гришка не выдержал, дружелюбно и открыто улыбнулся. Лёшка ответил тем же и поднялся с земли.
– Спасибо тебе, друже. – Гришка протянул руку. Алексей словно засомневался, нахмурился, но потом охотно протянул ладонь и пожал руку.
– Как же теперь?.. – по наитию от внезапного чувства опустошённости спросил Гришка.
– Я, пожалуй, на лядину37 схожу. Прямо отсюда и пойду. Хорошо мне там делается. Благолепное это место – где природа связь с человеком держит в мире и согласии, как в полюбовном браке.
– Что ты там найти собрался?
– Шишко38 того, с которым мы седмицу назад столкнулись.
– Ты веришь, что это леший был? Да то полесовщик39 обычный.
– И что же? Разве лесничий не может быть лешим? – Лёха светло улыбнулся, словно незаметную истину пояснял. Или же полоумную околесицу, в которую верил только он.
Но Гришка решил, что в околесице, пожалуй, не меньше истины, чем в голом факте.
– А я думаю… – задумавшись, сказал он. – Я думаю… может, пустынником40 стать?
– Тоже дельно, – похвалил Лёха и, завернувшись плотнее в куртёху, засобирался уходить.
Гришка не знал, что за никчемная идея сорвалась у него с языка – пустынником стать. Но что первое с языка соскочит – то самое верное, на поверхности души лежащее.
– Ну, Гриш, не хворай, бабушку призрей и лелей, и деда больше не поминай. – Алексей прощался так, словно им больше не суждено было увидеться.
Впервые за долгое время Алексей говорил, не раскидываясь напыщенными оборотами и мудрёными стихами. А говорил по-своему, всё также высокопарно, зато без театральщины и наигранности. Гришка всегда уважал друга, но теперь понял, что зауважал по-настоящему, полноценно. И подумал, что не такой уж Алексей неофил, каким сам себя обозвал. И не никакой Гришка не биофил, каким себя считал. Ему вообще показалось, что он только себя убеждал, будто лес – неотъемлемая часть его сущности. Но сейчас равнодушно оглядывал лес и думал, что без кого по-настоящему опустела бы жизнь, так это без Лёхи. Не без матушки-природы и даже не без Гвидона.
Он смотрел уходящему Лёхе в спину и пытался запомнить каждую чёрточку фигуры. Его песочные кудри были по-прежнему неряшливо разбросаны по плечам и подпрыгивали на ходу. Разве что походка изменилась. Посмирнее стала что ли…
По дороге домой тяжко было раздумывать. Но Гришка упорно изматывал себя мыслями, вил из себя печаль нитками, чтобы та вся вышла и уступила умиротворению. С умиротворения, пожалуй, начинается путь пустынничества.