– Ай да молодец юнец! – опять совершенно другим тоном объявил он. – Верно ты всё сделал, малец, верно! Шибчее и не нахвалю. Доволен
– Это как? – от слабости Гришка осел на пол.
– А вот так! Ты, Гришка-работяга, дома сейчас, со мной балакаешь. А Гришка-скрытник42 сейчас же на север продвигается, фатерку молебную затевает обустроить. Так и с дедом твоим приключилось.
Гришка молчал. Он чувствовал, как балансирует где-то на грани возможного, на периферии сознания, на рубеже времен.
Он видел, как дед поднялся и, заложив руки назад, пошёл вон из светелки, всё ещё облитый кровью заходящего солнца. Только воспринимал всё это так, будто видел издалека, на экране телевизора с чётким и достоверным изображением.
– Галина! – кричал где-то в доме дедов голос. – Гришок опять обои разрисовал, сеголеточка бедная! Неси ножницы, вырежем его талантливые художества, не дело это – висеть творчеству за диваном.
Гришка смежил веки, надеясь уснуть и проснуться в знакомой действительности. Сквозь зыбкую дрёму послышалось зазывное, волнующее дзиньканье.
Гришка подошел к окну. Колокола всё стучали, и он не знал, откуда несется музыка благовеста, ведь церковь уже снесли, но в душе ему стало так тепло, так счастливо, что он заулыбался. Его будто приподняло над землей, и вместе с утихающим и возвышающим звоном он плыл, слившись с течением каких-то флюидов, что невидимыми течениями охватывают весь земной шар.
Может, дед и вернулся с помутнённым рассудком, но это был Анатолий Семёнович, и от понимания этого Гришку переполняло благоденствие.
Много позже Гришка узнал, что у дедушки была болезнь – синдром Альцгеймера. Только это не значило, что колдун какой не мог приложить магию, чтобы напустить эдакую злокозненную пакость на Анатолия Семёновича. Ужель же дед так быстро заболел и плутал целых три года, блуждая среди штольней собственной памяти?
Не прошло и трех дней после возвращения деда, как он снова пропал… Но в этот раз Гришке уже не так тяжело было смириться с его утратой. Может, потому, что и не появлялся он на самом деле, и всё это только мерекнулось, как с той медведицей в ночи.
Сам же Гришка чуть позже тоже уехал. Одни говорили, что он бросился по следу деда и так и не вернулся. Кто-то доказывал, что он стал пустынником и пошел бытовать в лесу. Самые языкастые злословили, будто он уехал в город и там обустроился. Но недавно в одной статейке областной газеты упомянули кое-что интересное. Автор статьи, молодой журналист-энтузиаст Алексей Веригин, писал, что проезжая по заболоченной местности где-то на севере, наткнулся на маленький храм, где повстречал начетчика – знакомого из старых родных земель. Не упомянул только журналист, к какой вере причитывал себя упомянутый богомолец.
Игумен
Трясца. Великая, Матерью божьей ниспосланная лихорадка трясёт Михаило вторые вечерни подряд.
Лучина догорает квело и уныло. Остатки тепла и надежд ползут по отсыревшим стенам печоры.
Аки Отче всевышний, чувствую аз себя мучеником. Не худшая ли из юдоль видеть корчи и потуги дитяти своего? Поле перебитых русов прошибает взор всяко, стоит перевести очи на мечущегося Михаило. Жутких сил стоит отогнать сей злокозненный образ, а для этого вспоминаю аз ворота Вениаминовы43. Пуще всякого фимиама умасливает их вид мой покой. Покой… Беспокой… Когда последний раз спал аз?