Тут на терминале зуммер, слышно голос из динамика:
– Виталий Борисович, докладываю. Провал очень глубокий, прожектор не достаёт, а дальше – это сонаром надо сканировать. Вниз – пропасть обрывается. В экзоскафе не получится, хоть ты волком вой. Он же тяжелый, для работы на поверхности, а тут альпинизм какой-то дьявольский получается. Пытались спустить дрон, но на третьей минуте управление потеряли. Что делаем?
– Тащите сонар на место аварии, и как можно скорее. Результаты сканирования – доложить сразу же.
И нажал на кнопку. Разворачивается, смотрит, как в первый раз нас увидел. А мы с Сенькой слушаем в оба уха, и охранник тоже стоит рот раскрыл.
Архидемон сипит, как разъярённый кабан:
– Вон из кабинета!
Охранник будто просыпается, хватает нас за руки, и мы снова идём, идём, почти бежим, по коридорам и переходам станции…
После того, как нас заперли в каюте, я прошёл к себе в комнату и увалился на койку лицом в подушку. Долго так лежал, наверное, с полчаса. Потом зло меня разобрало, я стукнул кулаком, потом ещё раз, сел и начал громко ругаться. Сперва ругался просто так, потом вспомнил те слова, которые в старшей группе ребята говорят, потом дошёл до тех слов, которые папины шахтёры употребляют на работе. Особенно Архидемону от меня досталось. Минут пять я ему косточки промывал. Наконец, выдохся. А Сенька даже в комнату не стал заходить, он так сразу и сел на пол спиной к двери, лицом в колени. И всё, сидит, молчит. Не знаю, может и всплакнул. Не хочу спрашивать.
Снова взял в руки недоклеенную модель, повертел в руках, положил в коробку. Крепкие наши челноки, земным самолётам не чета. А вот рухнул такой челнок в чёрную оскаленную пропасть – и уже неважно, крепкий он или не очень. Трое суток назад рухнул. А внутри челнока люди, и главное отец там с ними. А мама бедная ещё даже ничего не знает. Только вечером ей, наверное, Главный скажет. Не захотел он, видите ли, чтобы я ей сам всё рассказал! Как будто сам он сможет ей рассказать что-то другое…
Вспоминаю тот старый случай на добкомбайне, и друга своего Ильюшку. Отец тогда как снизу вернулся, мама его обнимала всё и говорила, что в жизни больше никогда вниз его не отпустит. А у Ильюшки лицо было такое, я даже не знаю как сказать… Какое может ещё быть лицо у человека, когда у него отбирают самое дорогое в жизни? А мне было даже как стыдно к нему подойти, потому что наш-то папа прилетел домой. Тогда, в тот раз, прилетел. А теперь… Я опять упал на койку лицом вниз и заплакал.
Слышу Сенькин голос. Или просто кажется мне?
– «Мёртвая органика, захороненная под слоями горных пород, на Земле образует залежи каменного угля, нефти и природного газа. Однако миллиарды лет назад на Венере, в условиях повышенной вулканической активности и высокой температуры, газ, выделяющийся при разложении органического вещества, мог образовывать в вязкой горячей лаве пузыри, медленно поднимающиеся к поверхности…».
Точно, Сенькин это голос. Задумчивый, как будто задачку решает. Как будто ничего страшного не произошло, а Анатолий Сергеевич через 10 минут придёт домой и сядет чай пить.
– Пузыри, медленно поднимающиеся к поверхности… Пузыри… Северный купол…
Тут я не выдерживаю, вскакиваю и набрасываюсь на Сеньку. Я срываюсь на крик:
– Да какая мне разница, что там за пузыри?! Что там за купол?! Что там происходило миллиарды или миллионы лет назад?! Что ты всё лезешь и лезешь со своей тупой ботаникой? Нам… Мне… Делать надо что-то! Мне папку надо из этой уродской дыры вытаскивать! А ты…
Сенька грустно смотрит на меня, молчит, почему-то даже не обижается. Вдруг я понимаю, что он сам чуть не плачет, но держится. Тихо так отвечает.
– Ром. Ты же сам всё слышал, ну, у Архидемона в кабинете… Там взрослые которые сутки уже пытаются разобраться, и ничего у них не получается… А может, потому ничего и не получается, что все только бегают и орут «как вытаскивать, как вытаскивать», но никто не хочет понять, что же там произошло?
Задумывается. Тяжело вздыхает.