Несомненно. — ещё один поклон. — Кстати, и супруг баронессыбудет крайне вам признателен. Если надумаете после этих событий оставить службу во флоте — он наверняка найдёт для вас должность капитана в своей пароходной компании.
— О да, Пьер, дорогой! — засуетилась Камилла. — Я скажу Шарлю, он о вас позаботится, если вас выгонят со службы…
Француз снова поморщился, на этот раз не от боли. Намёк на то, что за потерю двух новейших боевых кораблей дома его по головке не погладят, бы слишком прозрачен.
«Вот и поделом тебе! — мстительно усмехнулся (про себя разумеется) Казанков. — а то взяли, понимаешь, манеру лезть, куда не звали, и порядки свои устанавливать…»
И поспешил наложить завершающий штрих:
— Мы ведь с вами встречались, мсье! Вы, наверное, не помните меня — меньше года назад, у берегов Абиссинии. Вы тогда чуть не утопили мой «Бобр».[1]
— А-а-а, тот самый русский капитан, что задал нам перцу у Сагалло? — оживился француз. — Что ж, счастлив, что мои канониры стреляли в тот день недостаточно метко, и вы остались в живых. Должен сказать, что вам тогда повезло куда больше, чем моим людям в этом треклятом Сайгоне. Из обеих команд, — это две с лишним сотни! — спаслось едва три десятка, почти все ранены, многие тяжело… Но, прошу вас, скажите: вы-то как тут оказались?
— Так, оказался… проездом. — ответил Казанков. О том, что именно он виновник гибели обоих вверенных Ледьюку кораблей, кавторанг предпочёл не упоминать.
— Проездом?.. ох! — француз попробовал привстать, переменить позу — и с болезненным стоном схватился за раненое плечо. Камилла встрепенулась, бросилась его поддержать, усадить поудобнее. — Дьявол забери того аннамита с его луком…. Так проездом, говорите? С двумя дюжинами — или сколько вас там? — вооружённых до зубов спутников, при митральезе? Недоговариваете, мсье…
Казанков поднялся с поставленного на-попа бочонка, давая понять, что разговор закончен.
— Обсудим это позже, мсье. А сейчас надо подумать, как сберечь свои головы. И, кстати, — он сделал многозначительную паузу. — у вас оружие имеется?
Вместо ответа Ледьюк продемонстрировал большой револьвер — армейский, системы «Шамело-Дельвинь» с характерным шестигранным стволом. Оружие был тяжёлым, французу было чрезвычайно неудобно держать его здоровой левой рукой.
— Тогда мой вам совет: оставьте один патрон в барабане для себя. Аннамиты, видите ли, не вполне разделяют европейское гуманное отношение к пленным.
И повернулся, стараясь не замечать испуг в глазах Камиллы.
Тело свалилось к ногам Матвея, подняв тучу пыли — французский матрос, один из расставленных Казанковым на крыше пакгауза. Бескозырка с красным помпоном отлетела в сторону, винтовка валялась рядом. Юноша кинулся к лежащему, перевернул на спину — горло у несчастного было пробито стрелой, на губах пузырилась кровавая пена. Он зашарил в подсумке на поясе мертвеца — пусто, пусто! Собственный его «винчестер» валялся неподалёку — Матвей выпустил последний патрон из магазина несколько минут назад. Немногие уцелевшие защитники пакгауза тоже расстреляли боезапас — пол был покрыт россыпями медных гильз, рядом с митральезой валялись три патронных обоймы — все, как одна пустые. А как лихо они с Осадчим срезали первые шеренги нападавших, когда аннамиты пошли на приступ…
— Молодой человек… — Матвея схватили за рукав. Он обернулся — баронесса, конечно… — Умоляю, если эти звери ворвутся защитники пакгауза — застрелите меня! Я видела, что они вытворяли с женами и детьми французских чиновников, которые попали им в руки! Заклинаю, избавьте меня от мучений и позора!
Откуда-то потянуло дымом — судя по запаху, горело зерно. Матвей закрутил головой — и точно, из-за штабеля мешков с рисом валили клубы дыма и вырывались языки пламени. Значит, аннамиты всё же подожгли пакгауз…
— Что же вы молчите? — баронесса уже рыдала, заламывая руки. — Поклянитесь, что выполните мою просьбу!
— Но, мадам… — Матвей продемонстрировал женщине извлечённый из ножен крис — на матовом, словно в крошечных червоточинах, играли оранжевые отзывы. — У меня только вот это. Я не смогу…
Баронесса побледнела как смерть при виде лезвия которое должно прервать её жизнь. Но быстро взяла себя в руки и закинула голову, подставляя шею — очаровательно стройную, белую как снег, выхоленную умелыми руками горничной, накладывавшей на кожу своей госпожи изысканные мази и притирания. От мысли, что он должен прямо сейчас полоснуть по этой красоте волнистым, бритвенно-острым лезвием, Матвею едва не сделалось дурно.
ebooksa