Добрые боги

— Давай, друг. Пусть тебя найдёт хороший человек.

Когда-то Севжемский лес рос на пологом холме, и хорошая проезжая дорога — северный караванный путь — рассекала его надвое. Но полвека назад мятежный граф Лусар двинул войско к столице с севера. По полста колдунов с каждой стороны разрушили дорогу и изуродовали склоны, изрезали их глубокими оврагами и загромоздили отвесными скалами. Большинство деревьев погибло, а те, что выжили, росли еле-еле и причудливо изгибались, как будто невидимый великан потехи ради повыкручивал им стволы и ветви. В узких проходах между камнями оставались ещё смертельные колдовские ловушки. Ханбей, нечаянно выйдя вперёд, едва не наступил в одну из них: Вархен в последнее мгновение оттащил его и бросил в проход ветку: она вспыхнула и сгорела во вспышке белого пламени.

— Осторожнее, — сказал Вархен, хотя Ханбей больше не нуждался в предостережениях. — Таких тут немного, но есть.

Ханбей подумал, что тот на удивление хорошо знает эти места.

— Тут что, ваш воровской тракт проходит?

— Севжем — тропа воров и шпионов, — без улыбки ответил Вархен.

Восстание графа Лусара претерпело неудачу: королевская гвардия успешно обороняла столицу, пока не пошла армия герцога Эслема-старшего, отца нынешнего герцога. Войско графа оказалось зажато между двух огней, а сам он бежал, оставив своих людей погибать. Победители не проявили милости: сдавшихся они вешали на тех же верёвках, что и захваченных в плен. Солдаты графа оборонялись в оврагах до последнего: многие умерли от голода, жажды или отравленной ядами разложения воды. Через десять лет после восстания была предпринята попытка расчистить склоны и восстановить дорогу, но задача оказалась строителям не по зубам…

Прошло время: состарился и умер в изгнании мятежный граф Лусар, умер Эслем-старший, а престарелый король Рошбан II хоть и сидел ещё на троне, но правили за него советники, а на торжественных приёмах отдувался сперва — старший сын, принц Борен, а после гибели последнего на охоте — принц Кербен. Севжем так и остался памятником подлости и предательству; говорили, что в лесу до сих пор по земле разбросаны кости. Костей Ханбей не видел, но в сумерках искривлённые силуэты деревьев напоминали ему людей — страдающих, истерзанных, замученных. Всё время казалось, что в спину кто-то смотрит; порой приходилось напрягать все силы, чтобы не обернуться. Тогда Ханбей украдкой начинал шептать молитвы, с детства засевшие в голове. Он не верил, что Добрым богам много дела до людей; но в этом угрюмом, искорёженном колдовством месте и они будто делались осязаемей, ближе.

Первый день пути прошёл относительно благополучно; дальше стало тяжелее. Лес по-прежнему раздражал и пугал Ханбея, но намного хуже было то, что плечо никак не заживало. От не слишком умело проделанной Вархеном операции — или, как подозревал Ханбей, от миазмов этого дурного места — рана загноилась.

На третий день из-за боли в руке взбираться по скалам сделалось едва возможно. Вскоре его начало лихорадить. Он не жаловался; но к полудню Вархен сам обо всём догадался по его неловким движениям и заставил закатать рукав.

— Дурень, — зло бросил он, едва взглянув на рану. — Мать твою, ну что ты за дурень! Почему ты сразу не сказал?

— А что бы это изменило? — равнодушно спросил Ханбей, усаживаясь на землю. Он знал, что день или два ещё сможет идти, но не питал иллюзий по поводу будущего: жители трущоб Шевлуга обычно не имели средств на лечение, так что он много раз видел смерти от раневой лихорадки. Лучшее, на что он мог надеяться — это попытаться дотянуть до города, где какой-нибудь милосердный коновал по доброте душевной мог бы спасти ему жизнь, отняв руку. Но это была бы для него лишь недолгая и ненужная отсрочка: умерших голодной смертью калек-попрошаек он тоже видел достаточно.

Вархен промолчал. Нешуточная борьба отразилась на его лице.

— Ладно. Поднимайся и пошли, — наконец, сказал он.

— Куда?

— Назад. Придётся из-за твоей дурости делать крюк.

— Почему бы тебе просто не столкнуть меня с обрыва прямо здесь?

— Боги свидетели, мне очень хочется это сделать! — гаркнул Вархен. Ханбей с тупым удивлением подумал, что впервые видит, как тот злится. — Пошли. Ещё не хватало тебя тащить.

Ханбей находил некоторое утешение в том, чтобы видеть в себе уже мертвеца, потому предпочитал не задумываться, куда и зачем ведёт его Вархен и что таит себе перемена направления — угрозу или надежду. Его разумом овладело оцепенение, равно притуплявшее боль и все другие чувства.

Но вид ютившейся у скалы хижины отчасти привёл его в себя.