— «Запрещено в субботу гладить и ласкать животных…» Ага, хм-м, ну да… «И даже если они находятся в доме, следует остерегаться не только переносить их с места на место, но даже касаться рукою…» — Он вопросительно посмотрел на Хаима-Лейба.
— Это правда? — спросил тот.
— Разумеется, правда. А что тебя так удивляет, Хаим-Лейб?
— Но эт-то же… п-погладить кота… это же пустяк! — воскликнул парень. — Это же мелочь!..
— Нет и не может быть мелочей в соблюдении заповедей! — Раввин повысил голос. Далее он пустился в долгие рассуждения, но Хаим-Лейб не слушал его. Он стоял, будто громом пораженный. В мельчайших деталях предстал вдруг перед его глазами вечер, когда впервые появился в их комнате дьявольский кот.
И вспомнил сейчас Хаим-Лейб, что был то вечер субботний. Дверь скрипела, скрипела, а после распахнулась, и в комнату вошел большой темно-серый кот. Цви-Гирш подозвал его, кот замурлыкал. Цви погладил его, за ушами почесал…
Раввин уже перешел к другому вопросу, лишь изредка поблескивая стеклами очков в сторону сидевшего с полуоткрытым ртом странного ученика. Хаим-Лейб чувствовал, как от страха у него мурашки начинают бегать по коже. Вспомнилась ему первоначальная чрезмерная худоба приблудившегося кота, исчезнувшая в считанные дни после водворения в их комнате, огонь в его глазах, который можно было назвать поистине дьявольским, странно искривленная, скошенная чуть влево морда — от этого складывалось впечатление какой-то пьяной ухмылки.
И еще вспомнил он, что именно с той субботы здоровье Цви-Гирша стало стремительно ухудшаться и что по мере того, как толстел кот, худел бохер.
Меж тем ученики перешли к разбору одного из разделов талмудического трактата «Бава Кама», рассматривающего вопросы возмещения причиненного ущерба. И вот как раз в тот момент, когда рабби обсуждал с Нафтуле-Берлом случай сознательно разорванной одежды, Хаим-Лейб, у которого зачесалось в носу от книжной пыли, полез в карман за платком. Вынув же руку, он с недоумением уставился на пригоршню слежавшихся бумажных клочьев. Поначалу Хаим-Лейб не мог сообразить, откуда взялись они в его кармане, но вспомнил все того же проклятого кота, в клочки изорвавшего страницу упавшей с полки книги в ночь накануне похорон Цви-Гирша.
— Было! — вскрикнул он. — Н-не сон!.. — Тут он увидел, что все уставились на него, густо покраснел и снова сунул руку в карман.
Рабби Леви-Исроэл с силой ударил по крышке стола, так что Хаиму-Лейбу показалось, будто ножки стола от этого удара подогнулись. Раввин поднялся, тяжело ступая подошел к юноше.
— Хаим, — ласково спросил он, — мальчик мой, что настолько удивило тебя? Может быть, ангел раскрыл тебе истинный смысл Торы? Или же озарение снизошло на тебя с небес?
Хаим едва не полез от страха под стол. Раввин нависал над ним скалой.
— Отвечай, паршивец!.. — гремел он разгневанно. — Отвечай!..
Хаим молчал и только часто облизывал пересохшие губы.
— Ну-ка, протяни руки, — обычным голосом произнес раввин. Хаим послушно протянул руки, и рабби Леви-Исроэл с силой хлестнул его указкой. Хаим-Лейб вскрикнул. Раввин сказал:
— Вот это восклицание я понимаю. Оно означает: «Простите меня, учитель, я больше не буду».
После окончания занятий учитель велел Хаиму остаться.
Хаим тихо сидел в углу, изредка бросая косые взгляды на рабби Леви-Исроэла, погруженного в чтение толстого фолианта.
Вдруг он привстал. Раввин тотчас поднял голову и внимательно взглянул на него: