Кони

Мальчик поражал всех окружающих памятью, рассудительностью, восприимчивостью к языкам. Друзья Федора Алексеевича и Ирины Семеновны — писатели и актеры, многие из которых и жили с ними в одном доме, любили возиться с Толей.

Тепло вспоминал Анатолий Федорович о людях, которые были рядом с ним в раннем детстве, о своей первой няне донской казачке Василисе (Вассе Ивановне), «высокой и статной красавице», рассказывающей мальчику сказки и страшные истории об оборотнях. Они встретились через двадцать семь лет, когда Кони был ужо председателем окружного суда в Петербурге. Васса Ивановна вышла замуж за лейб-казака императрицы Александры Федоровны Нагайцева и владела богатым хутором в Черниговской губернии. Каждый год она приезжала в Петербург и одаривала своего бывшего воспитанника всевозможными раритетами. «Но когда я пробовал ее отдаривать, — писал Кони, — то она обижалась и говорила мне: «Я ведь была твоей, ваше превосходительство, няней! Кому же мне и подарить? Я и хутор свой оставлю тебе». Мне стоило большого труда ее отговорить… убедив завещать хутор в пользу какого-нибудь благотворительного учреждения…»

В благодарной памяти Кони остался и лакей Фока, «оригинальную» наружность которого изобразил знаменитый карикатурист Степанов. «…Фока был человеком огромного роста — косая сажень в плечах, но говорил очень тонким и каким-то птичьим голосом».

Богатырь этот очень любил мальчика и в свободные минуты объяснял ему «по-своему законы физики и механики, стараясь подтвердить свои слова опытами, всегда, впрочем, неудачными». Во время эпидемии холеры в 1848 году Фока заболел этой страшной болезнью. Ночью он выгреб в ковшик из шкафчика, где Ирина Семеновна хранила в большом количестве, на всякий случай, недоконченные наружные и внутренние лекарства: мази, примочки и т. п., перемешал, съел — «что было, по его словам, трудновато» и выздоровел.

«Однажды за обедом, — вспоминал Кони, — мать сказала отцу, что Фока хвастает в девичьей своими разговорами с императором Александром I. «Правда ли, — спросил отец Фоку, — что у тебя был разговор с покойным государем?» — «Как же-с, имел счастье разговаривать с покойным блаженные памяти государем императором Александром Благословенным», — радостно сказал тот. «Как же это было?» — «А вот-с как-с: это иду я раз по набережной и остановился посмотреть, как лед колют, а они в это время сзади меня и проходят. Я-то этого не заметил, да круто повернись и толкни их, а государь император обернулся ко мне да и говорит: «Посторонись, дурак». — «Ну а затем?» — «Все-с», — так же радостно прощебетал Фока».

Когда мать была свободна от репетиций и спектаклей и не работала над очередным рассказом или повестью, она много читала Толе, пересказывала ему романы своего любимого Вальтера Скотта. Ирина Семеновна обладала редким даром рассказчицы. Айвенго, Квентин Дорвард и другие герои романов английского писателя словно живые вставали перед впечатлительным мальчиком. «…Анатолий Федорович до сих пор помнит всего Вальтер Скотта, — писала Екатерина Леткова в 1924 году, — хотя позже не перечитывал его: так ярко, так талантливо сумела мать передать ему его».

Неизгладимое впечатление произвел на маленького Толю гоголевский «Вий». Мать, начиная чтение «Вия», не подумала о том, какою силою воздействия обладает повесть Гоголя да еще в исполнении талантливой актрисы. Опыт закончился нервным срывом. Не единственным, кстати, в детские годы Анатолия Федоровича. Виновником второго, значительно более серьезного срыва, был отец…

9 мая 1848 года на Невском проспекте, построенный на деньги графа Стенбок-Фермора архитектором К. А. Железевичем, открылся Пассаж — огромное здание в три этажа со стеклянной крышей, в котором торговые ряды соседствовали с кондитерскими, панорамой, концертным и театральным залами. «Во втором этаже разные мастерские и белошвейные, к которым применимы слова Некрасова: «Не очень много шили там, и не в шитье была там сила…» В третьем этаже помещаются частные квартиры, хозяева которых вывешивают под близкий стеклянный потолок клетки с птицами, пением которых постоянно оглашается Пассаж, служащий почему-то любимым местом прогулок для чинов конвоя в их живописных восточных костюмах».

В одном из водевилей Федора Алексеевича Кони купчик Бородавкин поет такие куплеты: «А на счет скажу Пассажа, есть ли в мире где такой? Преогромный, в три этажа, а ведь летом, — весь пустой. Хоть торговля там в изъяне, плохо сводится итог, да зато поют цыгане: «Уж как веет ветерок!» Все в размерах здесь гигантских, от палат до фонарей… И, окромя «итальянских» не бывает здесь ночей».

Открылся в Пассаже и кабинет восковых фигур, сделанный по типу музея мадам Тюссо в Лондоне, с жуткими сценами пыток в застенках инквизиции и прочими «веселыми» картинками, выполненными весьма натурально, с мельчайшими подробностями. В этот-то кабинет и привел Федор Алексеевич своего сына, считая, что после прочтения подаренной ему книги Мишо «История крестоносцев» Анатолий должен представить себе — хотя бы выполненных в воске — служителей «меча господня». В том, что Анатолий получил весьма яркое «представление» о крестоносцах и инквизиторах, отцу пришлось убедиться в тот же день — мальчик заболел нервною горячкой. Добрейший Федор Алексеевич просиживал ночи у его кровати, пенял себе за чересчур наглядный урок.

— Можно ли так, Теодор! — сердилась Ирина Семеновна. — Что за безалаберность! Так недолго и уморить мальчика. Увидел, что он взволнован, да и повернул обратно. Ах, как ты всегда невнимателен!

Федору Алексеевичу оставалось только виновато улыбаться:

— Так взять и уйти сразу?! Не осмотрев все до конца?

— Вот и осмотрел, батюшка…

— Ну как можно! Думал ли я, что он такой впечатлительный? Что же будет с ним в дальнейшей жизни? От огорчений и настоящего горя родители не уберегут. И каждый раз так расстраиваться?!

— Уж не дай, господи, пережить ему то, что тебе пришлось… — Ирина Семеновна приложила руку к голове, мигрени мучили ее постоянно. — Как бы хотела увидеть я свою семью, пускай в убогом маленьком уголке, а не в такой квартире, за чашкою простого супа, но спокойною…

— Довольно, Арина, довольно, — Федор Алексеевич хмурился, волнуясь, снимал и надевал свои золотые очки. — Довольно. Не так уж мы несчастны, чтобы надрывать себе сердце. — Он поднялся с кресла, постоял в нерешительности несколько секунд, глядя на готовую разрыдаться жену, и ушел в свой кабинет, плотно затворив дверь. Федор Алексеевич знал, что его Арина быстрее успокоится в одиночестве. Стоит начать успокаивать — не миновать истерики.

«Отрочество. 1852–1858. Квартира в доме Лопатина на углу Невского и Фонтанки. Успех «Пантеона». Субботние собрания. Лото. Цыргольд; литературные и артистические посетители. Гербель (вперед, отважные изюмцы, пускай изведают безумцы, что значит русские клинки), Л. В. Брант. Фигура, рассказы… Артисты. Читау. Максимов II (М); Дебют Хамлетом. Максимов I. Греков, Зотов. Павел Новосильский. Рикорд. Михайлов. Флетраверсов, Григорий Данилевский. Стихи в мой альбом. Дютш (Кроатка). Уроки музыки. Вителяро… Смерть Николая, Крымская война, двойное впечатление этой смерти у писателей и артистов. Похороны. Канонерские лодки. Поездка в Кронштадт. История Сандинга… Миша Самойлов, корь и шхуна Аретуза… Дача в Павловске, Гунгль.

Коронация. Впечатления. Сумрачный конец… Душевное расстройство. Безумный поступок. Приготовление к гимназии и лето в Петергофе… Лето у Савиновых. Личность В. И. Сав[инова]. Крепостные нравы. Пляшущие дети и секомый мужик. Мельник Бастрыка; назревание моих демократических взглядов. Экзамен в гимназию. Знакомство с Евангелием».