Во время злого пожара 16 августа 1854 года в Измайловском полку (район нынешнего Измайловского проспекта), когда «пламя так и вилось винтами, так и завивалось, раздуваемое ветром, так и сыпало искры, так и вырывалось из… окон, может быть, двухсот домов»… Николай I сам пытался руководить пожарными, а обер-полицмейстеру Галахову, «зело укомплектовавшемуся» и горько плакавшему, сказал:
— Спасибо тебе, Галахов, что отстоял Петербург… дал догореть до Фонтанки, а не до Зимнего дворца.
Из уст в уста передавались рассказы о том, как поздно ночью мучимый бессонницей царь один, без охраны, вышагивает по Дворцовой набережной. Перед самой его болезнью певчие Казанского собора по какой-то необъяснимой оплошности запели вместо «многолетия» императору «вечную память».
1854–1855 годы вообще отмечались широким распространением мистики и суеверий. Эта волна, словно возвратный тиф, еще вернется через четверть века. В петербургском обществе, даже в среде интеллигенции, вдруг уверовали в возможность общения с душами усопших. В модных гостиных наэлектризованные рассказами «очевидцев» дамы и господа, положив руки на стол, в полной темноте вдруг ощущали, как этот стол начинал выбивать сигналы из загробного мира. Сразу после смерти Николая, «с неукоснительной выдержкой отбывавшего свою царскую повинность», петербуржцы стали усиленно «общаться» с его духом и приходили в уныние от того, что «вызванный из загробного царства» дух усопшего о будущем России вещал уклончиво.
На престоле воцарился Александр II. Его коронация обошлась казне в 18 миллионов рублей. Ждали — кто с надеждой, а кто с тревогой — широких реформ. Люди бывалые и дальновидные не спешили с предсказаниями. Повторяли вслед за Ф. И. Тютчевым: «Не торопитесь радоваться, может быть, придется плакать».
В 1855 году родители посчитали, что домашнее образование Анатолия закончено, и отдали его в Анненшуле — популярную в те времена немецкую школу при церкви св. Анны. Школа находилась в доме № 8 на Кирочной улице, и мальчику каждый день приходилось совершать далекое путешествие. Но, как каждое путешествие, и это тоже — по набережной Фонтанки и тихим петербургским улицам — приносило новые встречи. Постижение самого «отвлеченного и умышленного» города продолжалось.
Учился Анатолий хорошо, сказывалась домашняя подготовка.
«У нас теперь в школе наступило трудное время: ЭКЗАМЕНЫ… — писал 25 ноября 1856 года Анатолий отцу, — вчера был один, а именно из немецкой грамматики; причем случилось великое посрамление, из 36 чел[овек] нашего класса, только двое выдержали экзамен да и то русские, 1 — сын твой возлюбленный, и 2 — один мальчик!! Нам теперь решительно нет свободного времени, кроме воскресенья; но и то не проходит даром: мы разучиваем пиесу — чтобы играть в Новый год у Альвангов…»
Кони исполнилось четырнадцать лет, когда он перешел в четвертый класс Второй Петербургской (впоследствии Александра II) гимназии.
«Юность. 1858–1861 гг. Лето в Петергофе. Панафидины. Катя. Первая любовь. IV класс гимназии. Э. X. Рихтер и Радлов. Плющевский. Прево. Горбун Мейер.
1859 г. Сильверий Маевский, Перетц, его старший брат…
1860 г. Петергоф. Семейство Прево… Алеша Яковлев. Мысль о выходе из гимназии. Анатомический кабинет. Нервное состояние. Освещение Исаакия (выше). 1861 г. Ольга Прево. Поступление в университет. Первые профессора. Коркин, Воскресенский. Знакомство с Фуксом… Сергей Антонович Антонов и Константин Иванович Иванов. Уроки у Альвана; уроки у Ковригина. Поездка в Финляндию… Уроки у Гемпель. Ронгас. Софья Викторовна Сибирская. Домашняя разруха. Заремба. Гувернерство у Новосильцева».
На первом году занятий в гимназии особыми успехами Анатолий не блистал. Даже за поведение ему выставили только «хорошо». И возраст был сложный — четырнадцать лет, и новая система обучения, новые учителя. Но способный и самолюбивый подросток быстро выправил положение. В пятом классе он уже постоянно приносил домой похвальные свидетельства, выданные «во внимание к благонравному поведению и весьма хорошим успехам в науках». На обороте одного из таких похвальных свидетельств, выданных для представления родителям, Анатолий написал: «Вот мой подарок! Апреля 22, 1859».
Одним из любимых учителей был Владимир Федорович Эвальд, увлекательно преподававший историю. Литературу вел Николай Николаевич Страхов, которому впоследствии Кони никак не мог простить его некорректных воспоминаний о Ф. М. Достоевском. «Хитрый и недобрый… мой старый учитель в гимназии», — записал Анатолий Федорович в 1896 году, в году его смерти.
На рукописном журнале «Заря», который издавали ученики гимназии, стоял эпиграф: «Поверь, мой друг, взойдет опа, заря пленительного счастья — Россия вспрянет ото сна…»[4] Журнал был невинного свойства, но уже факт появления такого эпиграфа мог дорого обойтись «издателям» журнала и директору гимназии. Но директор — Никита Семенович Власов был добр и снисходителен к своим воспитанникам.
В своих кратких «Биографических заметках» Кони недаром упоминает фамилию Перетц. Этому соученику по гимназии и его старшему брату Григорию Григорьевичу Перетцу уделил Анатолий Федорович много внимания и в очерке «В дороге. — Гимназические воспоминания». И было за что. С Николаем Перетрем они подружились, несмотря на то, что этот «…добрый, отзывчивый и способный мальчик» имел чрезвычайно развитое самолюбие, переходящее в смешное тщеславие.
«Николай Перетц собирал… довольно часто товарищей в свою маленькую комнатку на антресолях, где-то в 5-ой или 6-ой роте Измайловского полка, в квартире своего брата… имевшего уже взрослую дочь. К концу нашей полуребяческой беседы обыкновенно он поднимался к своему брату и приносил с собою «Колокол» и «Полярную звезду», проповедуя нам необходимость ниспровергнуть государственный строй и утопить в крови существующий порядок…»
Каково же было изумление Кони, когда тринадцать лет спустя, будучи прокурором петербургского окружного суда, он услышал от шефа жандармов графа Шувалова самые лестные слова в адрес одного из заграничных агентов по надзору за русской эмиграцией и узнал в этом агенте Григория Григорьевича Перетца!
Слежка, провокации были главным оружием Третьего отделения. В дневниках еще одного Перетца, Егора Абрамовича, государственного секретаря, приводятся факты, свидетельствующие о том, что даже само царское правительство вынуждено было под давлением общественного мнения ликвидировать Третье отделение и пересматривать дела, заведенные непопулярным учреждением:
«Вечером был у меня И. И. Шамшин. Он рассказал мне много интересного о трудах своих по Верховной Распорядительной Комиссии. Все лето провел он, по поручению графа Лорис-Меликова, за разбором и пересмотром дел III отделения, преимущественно о лицах, высланных за политическую неблагонадежность. Таких дел пересмотрено им около 1500. Результатом этого труда было, с одной стороны, освобождение очень многих невинных людей, а с другой — вынесенное Шамшиным крайне неблагоприятное впечатление о деятельности отделения. Весьма вероятно, что доклад об этом Лорису много способствовал предложению его упразднить это учреждение, столь ненавистное в России».
ebooksa