– Продолжай! – нетерпеливо скомандовал отец Феона, которому надоело вытягивать из стрельца каждое слово, имеющее непосредственное отношение к происшествию.
– Чего продолжать-то? – не выдержал Гвоздев. – Закрыл я дверь и убег, а когда вернулся с десятским, черта уже и след простыл! Знамо дело – нечистый!
– Это все?
– Все! Вот баба моя не даст соврать!
– Все, все… – с горячностью поддержала мужа Ульянка.
– Все? – строго переспросил монах, подозрительно прищурившись.
Не выдержав пристального взгляда отца Феоны, Захар смутился и отвел глаза в сторону.
– Захар! – воскликнула побледневшая вдруг Ульянка.
– Все? – грозно свел густые брови монах.
– Ну было, было… – сдался Захар, повинно склонив голову перед прозорливым монахом.
– Что было?
– Коробочка одна!
– Эх, Захар, Захар, – выдохнула расстроенная жена и, обреченно махнув рукой, ушла в дом, загнав туда же уже совсем осмелевших детей.
– Ульянка! – плаксиво заныл стрелец, проводив женщину унылым взглядом побитой собаки.
– Давай, Гвоздев, не тяни, – вернул его к действительности строгий голос отца Феоны, – говори, что за коробка?
– Маленькая, не больше четверти[46]. На подстилке лежала.
– Что в ней?
– Почем я знаю? Боязно было открывать. Она тоже светилась, как глаза у черта!
– Что же ты с ней сделал?
– Отнес на лопате да в пруд сбросил! Что я, межеумок, беду кликать?