Исполнение

— Ах, Дитрих, — с горечью заговорила она, — если бы ты только знал, как я сожалею о том, что так получилось. В том, что случилось, виновата я и только я. Ведь я никогда не жалела о том, что всё произошло именно так. Уж мне ли не знать, насколько хуже порой складывается жизнь. И смерть свою я заслужила, ибо забыла об этом, стала считать своё положение чем-то самим собой разумеющимся… Мы, конечно, прикрывались красивым лозунгом, мол, это всё во имя родного государства, но никакой человек, имеющий доступ к такой власти, не рано или поздно не устоит перед тем, чтобы не воспользоваться ею в собственных целях.

Она замолчала, печально посмотрев на плавающие перед ней сиреневые руны. И продолжила:

— Но я никогда не понимала своего младшего брата до конца. Я знала, какие ужасы ждут детей в сиротском приюте Чёрной вдовы и сделала всё, чтобы вытащить Вернона оттуда. Я очень любила своего брата, но эта же любовь сыграла со мной злую шутку. Я часто забывала, что он был именно младшим братом, и вела себя с ним, как с равным. И вот оно, то, почему я сейчас стою перед тобой, Дитрих. Я знала, что Вернону будет это неприятно, но мне не хватило мудрости, чтобы понять, до какой степени это может его ранить. И я жестоко заплатила за свою ошибку, ибо вынуждена была наблюдать, как два самых дорогих мне человека убивали друг друга. Прости меня, Дитрих. Прости, что из-за моей беспечности тебе пришлось взять на душу грех убийства. Не казни себя, ибо главным образом в этой ситуации виновата я. Вернон рано или поздно обретёт покой, а тебе ещё жить… Потому что ты будешь жить, Дитрих. Потому что если ты не переживёшь это… Нет, я даже вслух такого говорить не буду. Ты справишься. Ты обязательно справишься, Дитрих! А теперь прощай… и спасибо за то, что был в моей жизни.

Дух Эшли пропал, и мерцание золотистых букв погасло вслед за ней. Дракон ничего не успел ей ответить, но ему было достаточно и услышанного. Ведь, в самом деле, какие страдания должна была испытывать Эшли, отдав жизнь за Вернона и поняв, что вместо того, чтобы просто жить и быть счастливым, её несчастный младший брат посвятил мести всю свою жизнь. Такой путь всегда ведёт к одному-единственному, неизбежному финалу. Наверное, тому даже в какой-то степени повезло, что ему подарили быструю смерть и избавили от дальнейших мучений и унижений. Потому что, как уже говорила Меридия, король Освальд, которому Вернон мотал нервы весь срок его правления, вряд ли упустил бы возможность полностью расплатиться по счетам, окажись тот у него в руках.

Дитрих шёл дальше, во тьму, и впервые почувствовал страх. Но не страх того, что он вот-вот встретится с Убийцей: к этому он был готов уже очень давно. Нет, он боялся последней встречи. Встречи с тем, кто придёт с последней, лазурной руной. Даже воспоминания о собственной смерти, которые уже становились опасно отчётливыми, не так его пугали.

Но вот, наконец, последняя руна вспыхивает. Синие буквы возвещают последний ключ:

— Смирение — основа всех добродетелей.

А под ними — дух человека, которого Дитрих, казалось, однажды видел в своей жизни. Вот только неизвестно где… может быть, во сне. Но страшнее было то, что он откуда-то прекрасно знал, что это был за человек.

— Сынок, — мягко обратился к нему дух Арнольда Четвёртого, — если бы ты только знал, как я сожалел о том, что заставил тебя пройти через всё это. Я даже не смею просить у тебя за это прощения: такое нельзя простить. Но я прошу лишь понять меня и поверить мне: я не хотел твоей смерти. Да, я был готов удерживать трон. Да, одной из причин тому было то, что мне нравилось властвовать. Но другой причиной было то, что никто из вас, моих сыновей, не был готов по-настоящему сесть на трон. И потому я организовал тебе эту миссию, Дитрих. Чтобы ты набрался опыта и однажды вернулся в Тискулатус править вместе со своей невестой, если с Отто и Освальдом не сложилось бы. Да, чтобы успокоить людей, я был вынужден ускорить твою отправку из страны, но ты улетел слишком быстро и не дал мне возможности с тобой поговорить.

— И ты так и не узнал, что у тебя всегда была возможность вернуться, что у тебя всегда был дом, где тебя ждали. Я, конечно, был королём, но я всё равно оставался твоим отцом. И я любил тебя так же, как и ты любил меня, сынок. Знал бы ты, как я тобой гордился, когда мои шпионы докладывали мне о твоих разговорах с этой фрейлиной и о том, что ты не смог бы убить меня. В устах члена королевской семьи это — знак проявления высочайшей преданности. Так вот как ты не смог бы убить меня — так и я никогда бы не поднял на тебя руки, сынок. Но ты искренне верил в то, что у тебя больше не было дома, что теперь ты сам по себе, и вступиться за тебя некому. Что драконы могут творить с тобой всё, что им вздумается, а у тебя не будет иного выбора, кроме как молча терпеть. Что ж, надо отдать драконам должное, они извлекли из этого положения максимум выгоды.

Дитрих молчал. Его захватывали новые воспоминания, о том, как он прибыл к драконам, как его проверяли, как он впервые столкнулся с Цветом. Как учился пользоваться драконьими крыльями, как его первый раз довели до срыва, и он провалился в Кошмар, и только дух Гиордома не позволил тогда поставить в этой истории точку. И он лишь молча смотрел на отца, который печально созерцал плавающие над ним руны.

— Но всё это меня нисколько не оправдывает, — продолжал Арнольд Четвёртый, — ибо эти слова — моя карма и моё проклятие. Ибо отсюда произрастают все мои поступки. Потому что я не мог с этим смириться. Я не мог смириться с тем, что ты был лучше меня во всём, Дитрих. Уже в таком юном возрасте ты продвигал такие идеи, от которых в будущем выигрывали абсолютно все. Дороги, от которых выиграли и простые люди, и купеческие караваны, и вся страна, престиж которой неимоверно вырос благодаря тому, что путешествовать по ней стало приятно и удобно. Закон об ограничении распространения алкоголя, который ты со слишком большим усердием вытащил, регулярно поднимали и я, и Освальд, когда требовалось добавить себе в народе репутации. Забота о детях, кстати, отлично поднимает репутацию, помни об этом, если тебе доведётся когда-нибудь стоять у власти. Но меня всё это бесило. Я не мог смириться с этим, не мог простить тебе того, что ты лучше меня во всём, и что меня, который правил страной больше двадцати лет и который положил столько сил ради хороших отношений с соседними государствами, могут так быстро и просто сменить. Я не смог смириться… и был жестоко за это наказан. Это был самый страшный день в моей жизни, сынок. Когда я прилетел к драконам и увидел уже тебя нынешнего. Когда я понял, что у меня больше нет сына… И что всё это я сотворил собственными руками.

Дитрих внимательно слушал Арнольда — и параллельно с этим в нём продолжали просыпаться воспоминания. Как он впервые познакомился со своей, как потом окажется, будущей семьёй. Как Меридия не сдержалась и покалечила его, выставив себя на всеобщее посмешище перед драконами. Как они впервые сумели сблизиться, и как легки и безмятежны были эти две самые счастливые недели в его жизни. Как они снова столкнулись с людьми Уталака, который не желал так просто расставаться с надеждой заполучить принца, и на что пошёл Мизраел, чтобы добыть против него доказательства. Как он узнал о том, что Меридию за проявленную расхлябанность выгнали из замка, и как он сам, не выдержав такого давления, сбегает с Лазурного острова. И именно этот момент настолько ярко высветился в пробуждающейся памяти, что принц даже сначала растерялся, почему. А потом понял. Потому что именно тогда он подумал об отце с искренней любовью в последний раз. «Прости, отец. Я тебя подвёл…»

— Я не смею просить у тебя прощения, сынок, — совсем тихо повторил дух Арнольда, приблизившись к Дитриху, — такое нельзя простить. Я не прошу от тебя понимания — ибо сейчас, познав многие вещи по Ту Сторону, я осознаю, каким был тщеславным глупцом. Я прошу всего лишь каплю милосердия, сынок — и даже это несоразмерно много по сравнению с тем, чего я на самом деле заслуживаю. Потому что не ты меня подвёл, Дитрих. Я подвёл тебя…

Дух исчез, и синие руны растворились в пустоте. А Дитрих, наконец, позволил себе дать волю слезам. Вспоминать такое было слишком тяжело и слишком больно. И особенно невыносимо было осознавать, что всех этих ужасных вещей можно было избежать, если бы между людьми было бы хотя бы капельку больше взаимопонимания. И особенно его нынешнее положение… Из него слепили дракона исключительно ради того, чтобы столкнуть с Убийцей. Впервые Дитрих почувствовал себя в этом теле чужим и потерянным. Он даже не знал, как точно описать это чувство. Наверное, это было сродни человеку, которого избили хлыстом до беспамятства и полусмерти, а потом дали за это мешок золота. Какой человек будет счастливее? Тот, которого избили, искалечили на всю жизнь и дали за это денег? Или тот, которого никогда не били и денег не давали?

Впервые Дитрих почувствовал, как в нём снова разгорается ярость. Как драконы могли так с ним поступить? Как посмели они так с ним поступить?! Он был обычным человеком — и никогда на это не жаловался. Он был готов жить свою недолгую жизнь и никогда не роптал по этому поводу, как бы принц ни благоговел перед драконами. Но нет… его хрупкую человеческую душу вырвали из несовершенного тела и дали ей тело драконье, хорошее, настоящее. Да ещё наверняка и обстряпали всё так, чтобы принц сам захотел возродиться. Лживые подонки!

Дракон внезапно почувствовал, как в нём просыпаются его Цвета, Сирень и Янтарь. Как они темнеют, насыщаясь проклятой силой Кошмара. Никогда Дитрих ещё не испытывал такой ненависти к драконам. Никогда ещё он так не сочувствовал Убийце и не считал его дело правым. Если учитывать, что драконы, когда имели полную власть над людьми, могли вытворять с ними вещи и похуже… даже не для дела, а просто, развлечения ради.

Дитрих ощущал, как его наполняют гнев и ярость. И понимал, что теперь хочет дойти до Убийцы совсем по другой причине. Он хотел прийти к нему и занять его пост. Взять в руки меч с душой ублюдка Играда и продолжить удерживать трещину в Скрижалях Цвета, чтобы драконы и дальше испытывали боль, всякий раз, когда они посмеют выйти за рамки своих эмоций. И чтобы эта боль бесконечно жалила их ещё сто, тысячу, десять тысяч лет! Ибо нет другого способа обезопаситься, нет другого способа спасти от их неограниченного влияния остальные расы.

На мгновение Дитрих даже представил, какие будут лица у Старших Хозяев, когда они поймут, какой выбор сделал Дитрих. Представил, как Мизраел бессильно опускает голову, как Геярр отказывается верить своим глазам, как тихо рычит от ярости Тарган, как отворачивается, будучи не в силах вынести горечь поражения Уталак. Когда они поймут, что их дочери никогда не очнутся от Кошмара… Нет, такое всё-таки слишком жестоко. В конце концов, все принцессы родились уже после Убийцы, и они не виноваты в том, что всё это происходило. Так что он, вероятно, позволит им очнуться и жить дальше. Но чувствовать боль никто из них не перестанет никогда. Ибо он понимал, что именно это будет самым страшным ударом по Уталаку, Мизраелу, Таргану и Геярру: когда они увидят, что у них в очередной раз ничего не получилось, и им всё придётся начинать сначала.

Дитриху почему-то доставляло особое злое удовольствие представлять себе поражение именно Мизраела. Потому что воспоминание о том, как его, напуганного и беспомощного, ведут к этому проклятому устройству, а потом копаются у него в голове, жгло даже сильнее, чем ложь Уталака. В сторону своего приёмного отца Дитрих, хоть и скрипя зубами, но вынужден был признать, что обязательства любящих родителей Уталак и Ланире исполняли полностью, придраться было не к чему при всём желании. Но Мизраел… Мало того, что он залез к нему в голову, так ещё после этого и лишил его единственного источника утешения, выгнав из замка Меридию… Меридия… Меридия…