Больше никогда

22
18
20
22
24
26
28
30

Как только получится прийти в себя.

Странное ощущение, правда. Она увидела тех парней, они ее подстрелили, а потом…

Ничего.

Пустота.

Больше нет связи с домом, нет связи ни с чем, нет слуха, зрения, осязания… В общем-то, и так мало что получалось, но ведь было хоть что-то, было сознание. Ведь было же? Как бы смог похожий на дядю Кэла Жнец говорить с ней, если бы она не понимала? Но после выстрела всё — фьююють — куда-то делось.

Надо вернуться. Они снова придут — она это чувствовала. Она мало что чувствовала, но это — наверняка. Они придут. ОниПридут. Надо показаться прежде, чем они снова начнут стрелять. Так что она попыталась сосредоточиться.

Это был вызов: сосредоточиться всегда удавалось с трудом, даже будучи живой, а чем больше времени проходило с ее смерти, тем становилось труднее. Она понятия не имела, чем те парни в нее запулили, но штуковина была смертельная. Какой-то яд? А смысл? Она итак уже мертва. Пули во всяком случае были необычные. Или дробь? Или чем там эти ружья стреляют? Она, девчонка из Моррис-Парк[105] ничерта не разбиралась в оружии, знала только, что пистолеты носили парни в ковбойских шляпах из старого кино.

Дядя Кэл всегда показывал ей старые фильмы: он присматривал за ней каждую субботу, когда родители куда-то намыливались. Дядя Кэл заботился о ней и показывал свои любимые старые фильмы: «Моя дорогая Клементина», «Джейн-катастрофа», «Рио Браво», «Хороший, плохой, злой», «Великолепная семерка», «За пригоршню долларов», «Непрощенный», «Тумстоун: Легенда Дикого Запада» [106]. Там все парни носили забавные шляпы, а девушки были разодеты в пух и прах. Они все были такие классные, так ей нравились.

Они придут.

«Довольно. Почему он не хочет любить меня?»

Она собралась с силами и буквально собрала себя воедино, когда незнакомцы ступили на порог. Она видела их, но не могла заговорить. То, чем они в нее выстрелили, не позволяло заговорить, но она могла видеть, черт возьми, и она смотрела, как они входят — один лохматый и высокий, второй пониже и с короткими волосами. Они оба носили тонкие темные браслеты и, как вся современная молодежь, были одеты в мешковатые шмотки. Черт. Вот когда ей было двадцать, она знала толк в действительно крутой одежде в отличие от этих неудачников, прикинутых а-ля постгранж[107].

Она им покажет. Она им устроит представление.

Сосредоточившись изо всех сил, она сконцентрировалась на тупой фотографии Манфреда и его детей, на которой Манфред глупо улыбался, а его отпрыски выглядели так, будто хотели оказаться где угодно, только бы не с папашей. Зачем Манфреду вообще это фото? Он их не растил, не заботился о них, так зачем?

Фотография слетела вместе с рамкой и упала на того, лохматого… упала бы, но он услышал, и рефлексы у него оказались, как у наемника — мигом заслонился предплечьем. Веселья не вышло.

— Чувак, она, кажется, на тебя разозлилась, — сказал второй.

А высокий отозвался:

— Думаю, она на всех разозлилась.

Она попыталась еще раз. Она хотела сделать им больно за то, что они сделали с ней.

— Рокси, ты здесь? — внезапно позвал высокий. — Мы не причиним тебе вреда.

«Как они узнали мое имя?»