— Стреляй, командир, — сказал я.
Два выстрела слились в один. Короткое мгновение полета снаряда в цель. Я летел вместе с ним, ощущал пение ветра и яркую свободу жизни. Я знал, куда надо направить смерть.
Снаряд «тигра» задел борт Т-34 и разорвался снаружи. Внутрь брызнули осколки брони. Коротко охнул Михалыч. Закричал Василий, зажимая рану на голове. Больно кольнуло в ногу и грудь.
Наш выстрел угодил «тигру» под башню — единственное незащищенное место. Хищник захлебнулся огнем и смертью. Пламя вспыхнуло погребальным костром.
— Мы подбили его, Равлик, — прошептал лейтенант.
— Я знаю, — сказал я и попытался улыбнуться.
Позади с криком «Ура!» шла в атаку пехота.
Карина Шаинян
Водочистка
Чуть-чуть вытоптанной травы, немного переплетенных корней, а все остальное — грязь, красная, липкая грязь. Даже в детстве Катя не умудрялась так перепачкаться — это другие дети, и земляне, и тхуканцы, могли извозиться, как поросята, но не она. А теперь даже в волосах грязь, брюки порваны на коленках. Пахнет гарью, листвой и железом, капли дождя оставляют во рту металлический привкус. Болит голова, и страшно саднит висок.
Холодный ствол бластера содрал кожу. Зачем так давить — неужели Тами боится, что Катя убежит? Куда она денется с корабля? Кусок металла несется через пустоту, скорчились в уютных мягких креслах пассажиры, и страшно, страшно. В кают-компании тхуканцы с лицами, похожими на лезвия кинжалов, держат под прицелом землян. Сталь подрагивает в руках, — как будто дикари ждут сопротивления от кучки студентов.
Тами вталкивает Катю в рубку, рычит капитану:
— Корабль заминирован. Лети на Тхукан. Сейчас.
Совсем рядом Катя видит белые от ужаса глаза второго пилота. Тами коротким тычком отбрасывает его в сторону и сильнее вжимает ствол в Катин висок.
— Пересчитывай маршрут. Быстро!
Тами говорит с сильным хакающим акцентом, как будто у него першит в горле. Катя улыбается сквозь слезы.
— В детстве ты говорил чище…
Тами смотрит на нее бешено и недоуменно, отбрасывает в сторону. Катя съеживается на полу, в спину врезается что-то твердое и холодное. Мокрое. Грязное.
Катя отодвигается от валуна, на который опиралась спиной, машинально тянется отряхнуть спину. Трет зудящую ссадину, под пальцами глина сбивается в катышки, и Катя испуганно отдергивает руку. Если грязь попадет на ранку — она загноится, превратится в язву. Как у тех людей, которые хлынули на Байкал во время Кризиса.
Страшная старуха с лицом, покрытым гнойными струпьями, хватает пятилетнюю Катю за руку: «Доченька, нашлась, нашлась!» От нее шибает больным немытым телом, и Катя молча вырывается, еле сдерживая тошноту. Дома она старательно моет руку там, где в нее впились грязные цепкие пальцы. Льет на ладони чистую, прозрачную воду, а потом пьет — долго, через силу, с торжествующей жадностью. У них есть вода! У них много чистой воды. Потому что они хорошие — папа говорил, что люди сами виноваты в Кризисе: расслабились, научившись строить звездолеты, увидев, сколько в космосе хороших планет. «Каждый думал — успею улететь, если что, — говорил папа. — Перестали заботиться о Земле. А ведь предупреждали…» Папа тоже предупреждал, Катя знает. Папа — ученый, а ученые хорошие.
ebooksa