Я так растерялась, что несколько раз зачем-то обошла площадь, превращённую в стоянку для автомобилей работников военного министерства, потом пошла вдоль стены, сунулась в открытую калитку, попала в проходной двор, через который часто возвращалась домой из кофейни, вцепилась в первого встречного старичка: «Скажите, пожалуйста, здесь рядом недавно было кафе…» – но по выражению его лица поняла, что расспросы бесполезны, кафе моего собеседника совершенно не интересовали, вне зависимости от того, рядом они находятся или нет.
Я больше никого не пыталась расспрашивать, а собралась с духом, взяла телефон, вошла в Интернет, отправила запрос: «Вильнюс кафе чёрная чашка». Поиск выдал мне кучу названий кафе и ресторанов: «Caffeine», «Mint Vinetu», «Kinza» и ещё какую-то ерунду, не имеющую ни малейшего отношения к настоящей «Чёрной чашке», куда я ежедневно ходила, к Юсуфу, его юбкам, нардам и Правилам Джиннов, к нашему Сочельнику с «Фарисеями» и ко мне, счастливой, пьяной, танцующей танго, ужасно довольной своей жизнью, хотя так и не ставшей моряком.
Я даже теперь совсем не чувствовала себя несчастной. Растерянной – да. Сбитой с толку. Огорчённой. Испуганной. Очень сердитой. Но несчастной – нет. Если бы сейчас передо мной появился Юсуф, я бы, наверное, его поколотила – не по-настоящему, не всерьёз, как любимые младшие сёстры дубасят кулаками своих терпеливых братьев, от всего сердца, но вполсилы, твёрдо зная, что сдачи им не дадут.
Дома я сразу метнулась к доске в коридоре: висит салфетка? Слава богу, висит. И надпись цела: «Девятое Правило Джиннов: каждый день кого-нибудь удивляй». Юсуф, конечно, молодец, хорошо выполняет правила. Вот уж удивил так удивил.
Тогда я вспомнила ещё одно, не помню, какое по счёту правило: «Когда хочется плакать, плачь». И дала себе волю. В смысле, разревелась прямо в коридоре, даже пальто не сняла.
А потом слёзы закончились. Их всегда оказывается гораздо больше, чем можно предположить, но всё-таки меньше, чем нужно, чтобы плакать вечно. И я, шатаясь от слабости и придерживаясь за стену, пошла на кухню, чтобы пополнить запас. В смысле, выпить воды.
Даже не включая свет, я увидела, что на кухонном столе лежит тетрадка. Совершенно точно не моя, бумажных тетрадей у меня в доме отродясь не водилось. Я их не покупаю уже много лет.
Тетрадка была горячая. Не настолько, чтобы обжечься, но чтобы согреться – в самый раз. Я долго сидела в темноте на табурете, поочерёдно прижимая тетрадь то к лицу, то к груди, то к коленям, то к шее, очень уж приятно было ощущать её тепло.
Потом я всё-таки включила свет. И увидела, что тетрадь очень старая, обложка, когда-то красная, выцвела до бледно-розовой. И аккуратная надпись «Правила Джиннов» поблёкла, но всё-таки была вполне различима. Я открыла её на последней странице, повинуясь детской привычке начинать читать книги с финала, чтобы сразу узнать, чем дело закончилось, и потом не особо переживать. Там было написано: «Тридцать девятое правило: при всякой возможности делай подарки, которых сам никогда не получал».
Никогда никому не понять
(
Впервые он родился в Воронеже, стариком восьмидесяти трёх лет, хворым и не то чтобы слабоумным, просто до такой степени ослабшим от старости, что ясно мыслить уже не осталось сил; ему не понравилось, поэтому сразу же умер, даже собственного имени не узнав. Это было разумно, но всё равно немного досадно, как скомкать и выкинуть черновик.
Второй раз родился здоровым и сильным деревенским мужчиной по имени Джек, но настолько грубым и глупым, что даже как-то сперва растерялся: не предполагал, что такое бывает. Что можно провести в состоянии всепоглощающей тупости не час и не день, а целую жизнь.
При этом быть Джеком оказалось довольно приятно, уж точно приятней, чем больным стариком. У Джека было много простых, легко выполнимых желаний: он с удовольствием ел и спал, перемещал предметы с места на место, испражнялся, пьянел от хмельного, дрался, чесал, где чешется, и так далее. Однако удовольствия от ярких физических ощущений хватило буквально на несколько дней, а потом Джек показался ему не многим лучше слабоумного старика из Воронежа. Поэтому на седьмой день он аккуратно подставил Джека под летящий в его голову камень. Прощай, Джек.
В третий раз родился солдатом Освальдом, тоже небольшого ума, но всё же не настолько тупым, как Джек, зато таким упоительно храбрым и энергичным, что пару лет с большим удовольствием им побыл. Потом заскучал, конечно. Но был благодарен Освальду за время, проведённое вместе. Очень нежно и ласково умер во сне, как будто имел дело с ребёнком, а не с громилой тридцати с лишним лет.
Потом родился женщиной по имени Жанна, на юге Франции, в городке Динь-ле-Бен. Ему решительно не понравилось, жизнь у женщины Жанны была трудная, суетливая и убийственно скучная. Жанна весь день работала по хозяйству, хлопотала в саду, присматривала за скотом и детьми, никогда не мечтала, даже не думала ни о чём интересном, не любовалась красотой окрестных пейзажей – он только теоретически догадывался, что они бы ему понравились, пейзажи почти везде хороши. Жанна даже молилась механически, как приучили в детстве, не вдумываясь в смысл, потому что так полагается; к тому же, пока молишься, можно не заниматься другой работой, никто тебя не упрекнёт.
Сперва намеревался побыть женщиной Жанной подольше, хотя бы несколько лет, потому что надо закалять волю, но и полугода не выдержал, взвыл от тоски, лёг и умер. Опыт, как говорили старшие, величайшая драгоценность, но бывают, оказывается, такие драгоценности, которых много не надо. Вот просто не надо, и всё.
Потом ещё восемь раз подряд рождался разными женщинами, и ему всё больше не нравилось; начал думать, что быть женщиной даже хуже, чем тупым крестьянином или больным стариком: женщинам достаётся слишком много скучной работы, не оставляющей времени для интересного, а они почему-то на неё соглашаются. То есть, не почему-то, а от избытка робости, это он быстро сообразил. Итогом всегда становилась бессмысленная трудная жизнь. Да и сама по себе робость, когда она не мимолётное чувство, а основа жизненного фундамента – то ещё удовольствие. Полезно и поучительно, конечно, узнать, что такое в принципе есть, но испытывать это разрушительное чувство всем своим существом – спасибо, увольте. Знал бы заранее, вообще не стал бы играть. Ну или стал бы, но на каких-то других условиях – например, чтобы можно было самому заранее выбирать, кем родиться, а перед этим собрать информацию, какие вообще бывают люди, и хорошенько подумать, кем из них имеет смысл пожить.
Но ладно, задним числом правила не меняются, согласился играть наугад, значит, будем играть наугад. Благо никто не мешает прекратить любую из жизней сразу, как только она надоест.
Впрочем, справедливости ради, последняя из череды женских жизней более-менее удалась. Он тогда родился совсем молодой женщиной Анной восемнадцати лет, которая была так худа и вызывающе некрасива, что родня, отчаявшись найти ей хоть плохонького жениха, отправила её в монастырь.
ebooksa