Венгерская вода

Дорога заняла ровно столько, сколько было обещано — два дня. После полудня Туртас велел сопровождавшим нас стражникам оставаться на краю леса у берега небольшой речушки, которая, как я понял, и была той самой Иссой, а сами мы, покинув лошадей, устремились по неприметной тропке в чащу. Идти пришлось довольно долго, прежде чем мы вышли к высокому тыну из заострённых кольев, начинавшемуся сразу у края большой поляны, окружённой высоченными деревьями. На ограде белело несколько огромных клыкастых черепов.

— Медвежьи, — вскользь бросил Туртас, — Злых духов отпугивать.

Страшные пустые глазницы действительно пугали.

— Когда я ещё мальчонкой здесь был, — добавил он, понизив голос, — на этих кольях ещё человеческие черепа можно было видеть. От старины оставались. Говорят некогда этим лесным девам замуж было не выйти, коли отрубленную голову не принесёт.

В чаще ухнула какая-то птица. Как ночью.

За воротами залаяли собаки, после чего из них вышел мужчина богатырского роста и сложения. Видно было, что гостей здесь встречают не часто. Туртаса он сразу узнал. Мы прошли в дом с высокой крышей, увенчанной каким-то деревянным украшением, и очутились в просторном, но сумрачном помещении, куда свет едва пробивался сквозь крохотное оконце. Вдоль стен, сложенных из исполинских брёвен, тянулись простые, не покрытые ничем деревянные лавки, а всю середину занимал длинный пустой стол. В углу красовался огромный очаг из диких камней. Над ним не было никакого свода, а уж тем более трубы. Видимо дым уходил через отверстие в крыше.

Когда-то здесь, наверное, собиралось много людей. Теперь нас встречал один совершенно седой старик с непокрытой головой, повязанной узкой лентой. Руки его опирались на резной посох. Это и был дядя Туртаса.

Они поприветствовали друг друга на непонятном языке, потом наш друг представил каждого по очерёдности, после чего я услышал прозвучавшее слово «Райхон». Старик обнял Мисаила и было видно, как он очень обрадовался. Туртас перевёл нам его слова, что не может быть и речи, чтобы мы уехали, не пообедав. Отказ от угощения он почитает обидой для себя. После чего сказал что-то женщине, стоявшей в тёмном углу, которую мы сперва даже не заметили.

— Он говорит, что с Мисаилом и мной сможет наговориться за обедом, а пока готовится кушанье, мы можем поговорить о деле — перевёл Туртас.

Старый колдун хорошо помнил Баялунь. Помнил, как она просила у лесных кудесников приворотные зелья, как завещала наложить на свою могилу заклятие. Хоть и говорила, смеясь, что лучшим заклятием будут похороны по мусульманскому обряду. Когда в могилу не кладут никаких вещей. Ни серебра, ни золота. Так и поступили. Только когда ушли мусульманские улемы, в мавзолей был тайно допущен языческий колдун с помощником. Помощником этим и был наш старик. Хана Узбека тогда не случилось в Мохши, а царицу похоронили, как того требовал обычай правоверных — до захода солнца. Ближние люди не посмели ослушаться посмертной воли царицы. Да и сами они были из здешних, в новой вере не тверды.

Оживился старик, только когда увидел тот самый платок. Он помнил его. Ведь именно он закрывал гроб царицы в ту тёмную ночь при свете факелов, когда лесной колдун произносил на телом своё заклятье. Платок лежал у неё на груди.

— Кто потревожил покой царицы? — этот вопрос мы поняли даже без перевода.

Потом старик долго рассказывал, а Туртас переводил. Старая история — быльем поросло.

Хан Узбек, после смерти Баялуни окончательно перебрался в Сарай. Больше его здесь не видели. Дворцы опустели, вельможи уехали вослед правителю. Остались только былые легенды. Про заклятие многие знали. Все друг друга знают — ничего не утаишь. Вот и затеяли как-то спор о колдовстве. Такое часто, где много вер разных. Чья вера сильнее? Ладно бы имам или мулла, а то христиане. Занесло тогда в леса какого-то проповедника из Крыма. Не поймёшь даже то ли франк, то ли из своих крестившихся и научившегося всякой всячине в дальних краях. Хитрый был. К мусульманам не лез, а всё больше язычников охмурял. Благо здесь их большинство. Вот и затеял спор о лживости и бессилии лесных колдунов.

Послышав про заклятие, наложенное на гробницу Баялуни сказал, что может туда проникнуть и колдовские бредни посрамить. Сказать легко, а как сделать? Баялунь ведь не зря повелела себя по мусульманскому обряду схоронить. За осквернение могилы отведут к кади, а коли ты немусульманин, то как раз в диван-яргу, где судят по Ясе Чингизхана. Как раз поругание веры. Проще сразу повеситься — меньше мучиться будешь.

Так вот и нанял этот проповедник троих приезжих. Из местных вряд ли кто бы согласился. Всех троих нашли утром мёртвыми в мавзолее. Только успели крышку со склепа сдвинуть. Ни ран, ни следов удушения. Только лица чёрные и страшные.

Проповедник, конечно, отрёкся, что их посылал. Доказать то ничего невозможно. Однако тогдашний эмир, от греха подальше выслал его из здешних краёв. Давно это было.

Больше прах царицы никто не тревожил.

Потому, когда в прошлом году старика стали снова расспрашивать про заклятие на старой гробнице, он удивился и насторожился. Был это ловчий самого эмира Тагая.

Спрашивал про печать того самого колдуна, что заклятье накладывал. Тот её ставил на смолу, которой гроб запечатывал. А ещё всё хотел знать, что с царицей положили в могилу. Старик посоветовал ему не соваться в гробницу, напомнив, чем это может закончится. Злат поинтересовался, когда приезжал посланец Тагая. Оказалось, летом. Ещё сенокос не закончился.