Виктория только глазела в ответ.
– Боже мой, – сказала она.
– Она была сильной пловчихой.
– И представить такого не могу.
– Ну, это правда, – сказала официантка. – С ней все было хорошо, с твоей мамой.
После этого необъяснимого вердикта Виктории уже как будто нечего было добавить. Оставалось только прикрыть глаза ладонью и рассматривать фасад дома 91, где окна первого этажа рассекались под странными углами серыми обвисшими изгибами тюля, а слабое, но заметное потемнение в полуметре под стоками напоминало отметку прилива на высоте десяти метров, словно улицу затапливало во времена, когда та находилась куда ниже верхушки холма. В небе над проседающей крышей побежали белые облачка; на их фоне прорисовались силуэты стеблей кипрея – цветущие, буйные. В конце концов Виктория покачала головой. Получалось представить только одну жидкость, в которой плавала ее мать, – джин-тоник.
– Я и не думала, – сказала она.
– Смотреть тут особо не на что, да? На этой улице рано или поздно каждый дом побывал пабом. Мы здесь жили, пока мне не исполнилось десять, но, когда умер Старый Осси, переехали жить к остальным в Ущелье. – Она неопределенно махнула на север, где главная улица сворачивала на Вулпит-роуд, а потом тут же проваливалась между новостройками и редкими рощами к Северн. – Там тоже сперва был паб. Пабы всегда были излюбленной профессией этой семьи, – объявила Перл так, словно сама – из какой-то другой семьи. – Нам это очень помогло, – подытожила она.
Ветер слегка усилился, принес запахи жарки и тихое пение соек, стороживших руины крепости Джоффри де Лейси. Наверное, испытывая собственную силу, он зашуршал пакетом из химчистки в руке Перл. Та рассеянно опустила глаза и снова отвернулась.
– Знаешь, что нам нужно? – продолжила она. – Теперь
Виктория содрогнулась.
– Это вряд ли, – сказала она. – Ненавижу воду.
Устыдившись собственной запальчивости, она была вынуждена прибавить:
– Прости, я не хотела так резко!
Перл только отвернулась к главной улице, чему-то молча улыбаясь. Помахала и крикнула: «Как сам?» кому-то, кого Виктория не видела. Потом посоветовала:
– Надо чаще пробовать, когда предлагают. Я и маме твоей так часто говорила.
– На этих выходных я хотела купить розы для сада, – сказала Виктория, а потом добавила раньше, чем подумала: – Хочешь со мной?
В десять утра следующей субботы они сели в «Фиат», чтобы Виктория быстро доставила их на северо-восток городка, где они планировали разыскать в лабиринте дорог Чайлд-Беквит – особняк шестнадцатого века в стиле греческого возрождения, перестроенный в начале 1830-х. Прибыли они скорее к полудню, чем к одиннадцати, и парковка уже была забита. От хрома внедорожника прошлогодней модели отражалось яркое солнце, обливая светом темные тисы вокруг. В деревьях носились ватагами по трое-четверо молчаливые целеустремленные дети, увлекаясь каждым ручейком или болотцем. Чистейший музейный опыт. Платишь, покупаешь аудиогид, сбегаешь из сувенирки в старой конюшне – и мгновенно окунаешься в чье-то представление об истории: девяносто гектаров парковой территории с двумя искусственными озерцами, обширными лесами и храмом с ионическими колоннами. Вниз от древних кедров сбегали длинные лужайки; формальные тропинки под ногами становились мшистыми и бесшумными, заводили лишь в задумчивые кущи; а за главным зданием под ногами гулко звучали ступени и плиты из песчаника.
– Приятно куда-то выбраться, – сказала Перл, – хотя не знаю насчет такого количества урн.
Современные Беквиты давно перестали воспринимать поместье как финансовый актив – теперь у них были интересы в Гонконге, Пало-Альто и Дубае, – но все же поддерживали его из ностальгии по традиционному семейному делу, до сих пор процветающему – буквально – на двух акрах огороженного забором сада, который патрулировали знаменитые «павлины Чайлдов». Здесь в качестве выгодного фона для нескончаемой драмы роз – их непокорного, по сути своей, трагического изобилия – выбрали лучезарный формализм. Каждая скрупулезно ухоженная клумба напоминала проход в цветочном супермаркете с арками в двух концах, огражденный длинными, низкими, свирепо геометрическими изгородями самшита. В одной радиальной аллее цвет роз изобретательно сменялся от белого к желтому; на середине другой слабейший румянец розового заставал врасплох, без предупреждения брызгая кровавыми оттенками, и быстро бледнел до фиолетового. В центре розария окруженный теплыми бортиками из известняка находился длинный тонкий прямоугольный пруд под присмотром одинаковых каменных скамей. Здесь день за днем длился «бунт красок» – росли душистые гибриды такого вида, словно их наспех сложили из выцветшей бумаги; массы диких роз, изящных и хрупких. Беквиты, радуясь возможностям полностью картированного генома Rosa, ожидали новые виды культивации – искусственные цвета, неслыханные ароматы, расширенные рынки. А тем временем куда ни пойдешь в саду, придется пробираться мимо охапок решительной старинной многоцветковой розы беловатого оттенка (названной в 1852 году «Вивьен Дюлак», но с 1979 года известной в семье как «Железная Леди»).