Затонувшая земля поднимается вновь

8

«Нашей Перл не угодишь»

На улице весь день громко разговаривали.

Выходили из машин, хлопали дверцами, приветствовали друг друга в унисон, с разницей в одну октаву: «Как сам/а?» Дальше разговор часто происходил под видом прощания. Законченный раньше, чем начаться, до собственно завершения доходил он почему-то с трудом. Никто не торопился отпускать собеседника.

– Ну, бывай, увидимся в субботу. Он? Нет-нет, он не придет. Только не в понедельник…

Спустя двадцать минут они так там и стояли, по-прежнему соглашаясь как-нибудь встретиться и выпить, но откладывая, по-прежнему повторяя все дважды, по-прежнему периодически напоминая друг другу, что не могут задержаться, потому что идут в отель «Топ Тайм» или везут дверь в Чирк; или потому что в досуговом центре на Бледных Лугах набирают актеров для летней постановки «Бури» – обычная история некомпетентности и отсутствия энтузиазма всех участников. Стоило разговору закруглиться, как он начинался заново. А когда разговаривать было не с кем, люди кричали в телефоны. Виктория это обожала. Обожала их оживленность. Она до сих пор слышала «Мойа!» и «Войа!» по утрам, когда мягкая дымка в задних садах начинала наливаться солнечным светом: но теперь – чаще по вечерам, во время бесконечного радиошоу на час закрытия, чистый и зацикленный на себе гнев которого впитывался и сглаживался этим легким убедительным зовом. Когда голос удалялся, возникала иллюзия, что выпивохи следуют за ним. Но «Войа!» и «Как сам?», думала она, развеивают друг друга – каким-то образом являются взаимоисключающими настроениями. Удовольствие от «Как сам?» – в том, чтобы кричать, будто собеседник стоит на другом конце главной улицы, даже если он всего лишь в метре от тебя. Это должно звучать отрывисто, бодро, с небольшим музыкальным переливом.

Когда однажды в машине она рассказала Перл об этих и других выводах, та на миг стала раздраженной и настороженной, будто чего-то не поняла. Потом рассмеялась.

– Да ну тебя! – сказала она. – Чего тебе только в голову не придет!

– А у твоего отца есть собака? – спросила Виктория. Сама не зная почему.

Был воскресный день. План был съездить на юг в Ладлоу, заехать по пути в Шрусбери и Черч-Стреттон, прошерстить там комиссионки и антикварные рынки. Они ждали на деревенских перекрестках под мелким дождиком, пока вереницы машин на следующих перекрестках направлялись в пустое поле, подскакивая на траве. Перл глазела в окно на ближайшую живую изгородь.

– У этого хрыча? – сказала она так, будто рассчитывает увидеть отца там, среди фекалий, пивных банок и целлофановых пакетов. – Кой толк ему от собаки?

– Наверно, мне просто стало интересно, вот и все.

Официантка пожала плечами.

– Он о себе-то позаботиться не может. Никто из них не может. Как он будет заботиться о живом существе?

– Это же всего лишь собака. Домашний питомец. Ты в порядке?

– Ну конечно.

Стало повеселее, пока они не добрались до Ладлоу, где проулки и пабы были набиты пиджаками «Барбур» и платьями «Боден».

– Тут почти как в «Плетеном человеке», – отметила Перл. – Только глянь на ту парочку!

Последнее – это было о паре с запада Лондона, которая, очевидно, прибыла этим же утром на «Лэнд Ровере Дискавери» 2013 года с точно такой же целью, – прозвучало невпопад: но со времен поездки к Чайлд-Беквитам у Перл на все было свое мнение. Ее целью стало развивать у Виктории вкус. Торговалась она безжалостно. На антикварных рынках графства она бы нехотя одобрила столик «Эркол», но никогда – крашеную меловой краской мебель, особенно если та вдобавок претендует на французское происхождение. В Оксфаме она призналась в остром интересе к моде от сороковых до середины восьмидесятых, к смешиванию и подборке разных предметов одежды этого периода – будто это действительно период, единый и логичный семиотический охват.