– Вчера ночью я видела еще одного странного типа. У реки. – Тут Перл настороженно вскинула голову и бросила свои дела. Потом сказала:
– У всех своя самоподача. – А потом, выгнувшись дугой и упершись кулаками в копчик: – Хочешь увидеть то, чего еще не видела?
Виктория сказала, что не против.
– Тогда пошли со мной.
За стойкой вверх вела крутая узкая лестница. Как только они поднялись на второй этаж, Виктории стало некомфортно. Комнат было больше, чем она ожидала. Соединял их один коридор. Ни в одной – ничего особенного: приставленные к стене доски или листы запакованного гипсокартона, заляпанные краской. Слои пыли, крошки еды в паутине. Хлопья краски, год за годом осыпающейся с плинтуса.
Перл остановилась в конце коридора и позвала. Никто не ответил.
– Видать, свалил этим утром, – сказала она.
Затем она ходила от двери к двери, заглядывая в каждую комнату. В той, на которой она наконец остановилась, находилось подъемное окно, куда лился мокрый свет и откуда открывался вид на пятнадцатиметровый провал к низким мощеным ступеням Портуэя. Здесь висел какой-то кислый запах, который не опознавался, пока на глаза не попались аквариумы на столе у окна, четыре или пять, наполовину заполненные мутной водой и растительностью, но, похоже, без рыбок. В комнате кто-то давным-давно оборвал обшивку, а потом, почти мгновенно устав от своей затеи, сложил ее у желтеющей штукатурки да так и оставил. Также на столе находились: каминные часы, тяжело тикающие, хотя стрелки не сдвигались; несколько выцветших банок с кормом для рыбок; фотоальбом в коричневом искусственном бархате с искусственной позолотой по краям, который громко хрустнул, когда Перл его открыла.
– Вот Томми в детстве, – сказала она. – До продажи фотографий он продавал двойные стеклопакеты. И, – перевернув страницу, – вот в таком духе фотографии продавал Осси.
Дети у Северн, на тарзанке над бурой водой; в сухой впадине на берегу, загорают голыми. Сама Перл, заходит в пруд на полях за городом.
– На этой мне десять. Я могла проплыть километр, и уже начали расти сиськи. – У всех тела были под странным углом, бедром к камере – то ли застенчивые, то ли лукавые, предположила Виктория из-за того, что все морщились от солнечного света. – О, застенчивых у нас не водилось. У Томми когда-то был ячмень на глазу – или так он рассказывал.
Потом они вернулись в семидесятые – фотография за фотографией, тусклой и поблекшей, – и увидели мужчин у моря, но без женщин и детей. Дети бы требовали чипсов и картошки; женщины – приятного досуга.
– Это Осси и Стив в отпуске в Моркаме, – постукивая по каждому плоскому бесконечному песчаному простору ногтем, покрашенным лаком: – Тогда они еще были пацанами. Томми. Стив. Толстяк Энди до того, как стал толстяком.
Особенно худым Энди не казался. Было непонятно, зачем они туда приехали – если только это как-то не связано с рыбой или собаками – или что они вообще считали отпуском. Фотографии без женщин: например, бесцветные «полароиды» с улыбающимся мужчиной тридцати лет в очках, в красно-белом шарфе на зимнем галечном пляже. За ним в одинаковых позах фарфоровых собачек на каминной полке друг на друга смотрели два срущих уиппета.
– А это кто?
– Не знаю. В те времена их где только не носило. С кем только не общались. – Перл внезапно захлопнула альбом, но оставила на нем руку, словно хранящиеся там воспоминания все еще двигались внутри; словно они еще о чем-то ей напомнят и она откроет его опять. – Нет, – сказала она наконец. – Застенчивых у нас не водилось. Мы были людьми знающими.
– В это я верю.
– А, веришь, значит? Веришь, значит.
– А разве бывает ячмень прямо на глазу? – спросила Виктория.
– Я пока быстренько в туалет.
ebooksa