— Неужели его взамен отпускают под честное слово? — с разочарованием протянул Игорь.
— Много чести! — заявил Астролягов и выложил козырь: — У красных штабс-капитана наконец-то начинают жестоко пытать.
— Добралась высшая справедливость, — обрадовался Григорий.
— В логове красных натурально по-скотски. Грязь, мужичьё из окопов Первой Мировой, солдафонские шуточки, сплошная физиология. Командуют шпаки гражданские, то бишь комиссары, но не евреи, что было бы оскорблением для читательской аудитории Гурама Вахтанговича, а петроградские рабочие. Военные специалисты у красных, максимум, из унтер-офицеров. Короче, собрано всё пшено-махра-портянка.
— Нажористо.
— А то ж! Штабс-капитана лично пытает его школьный друг, нарушивший слово чести. Потом герою удаётся бежать. Он идёт вброд через Сиваш, наблюдает обстановку на линии фронта — махновцев, Семёна Каретника, анархистов и всякие красные банды. Является в штаб Врангеля, рассказывает ценные сведения. Ему безоговорочно верят. Штабс-капитан клянётся офицерской честью, что не предавал, а это — лучшая гарантия для настоящего дворянина. Не спрашивайте, почему герой не дал его раньше, перед отправкой на фронт. Короче, штабс-капитана определяют обратно-с в штаб-с, он разоблачает шпиона красных, похитившего схему обороны. Потом штурм Перекопа. Антагонист опять попадает в плен, молит о пощаде, но красной сволочи верить нельзя, и герой без всякой жалости пускает ему пулю в лоб.
Он сделал большой глоток. Все сделали большой глоток.
— Так продадим! — Григорий стукнул кружкой о стол.
— Ну, а что? — спросил Игорь. — Что тебя смущает?
В ошеломлении Астролягов не знал, что сказать.
— Отлично продадим, — заверил ведущий редактор.
— Но… Это же херня! Раньше Черкезишвили таким не был. Раньше он писал вменяемые вещи, а теперь решил подстроиться под аудиторию жэ-жэ и состряпать роман для неё?
— Почему нет? Черкизон любит экспериментики, — сказал Григорий.
— Тебе достался либеральный автор, — Игорь пожал плечами. — На что ты рассчитывал, начиная с ним работать?
— Думал, что будет как-то глаже.
— Ты про стиль? Плотников его конкретно причёсывал, — просветил ведущий редактор. — Сначала сам работал над текстом, потом литературному редактору отдавал. Там плотная правка нужна. Васильчук покойный тоже этим занимался, и ты учись работать с топовым автором.
— Все редакторы Черкезишвили умерли? — по спине Астролягова пробежал холодок.
— А тебя это смущает? — вопросом на вопрос ответил Григорий.
Править живого классика было непривычно, но Астролягов втянулся. Ошибки помогали забороть стеснительность. Маркиз Арманьяк писал незамысловато, в отличие от итальянских авторов, которых переводил, и Алексей старался возводить текст к лучшему образцу его творчества — стилю «Друг мой Дантес». По вечерам за две недели получилось привести рукопись в божеский вид.
К финалу он для отдохновения взялся перечитывать «Войну и мир» и не заметил, как оказался с карандашом за исчерканною тридцатой страницей.