Мост к людям

Как-то на многолюдном собрании писательской организации Москвы выступила Галина Николаева. Она обратила внимание присутствующих на странное явление: читая критические статьи о книгах, написанных нашими современниками, она никогда не замечала, чтобы кто-нибудь воспользовался понятием талантливости, когда определял общественно-художественную ценность произведения писателя.

После выступления объявили перерыв. В толпе, устремившейся из зала в фойе, шел известный критик и громко хохотал. Когда товарищи спросили, что его так развеселило, он воскликнул:

— Слыхали, чего захотела?! Чтобы я определил, талантлива она или нет! Да что у меня, градусник такой есть или какой-то специальный прибор?

Это — факт, хотя он и может показаться невероятным. Между тем при всей своей кажущейся невероятности случай этот весьма характерен.

Выступление Николаевой вовсе не означало, что в аттестациях, которые выдают художественным произведениям, не хватает графы или остается незаполненным пункт об их талантливости. Критик не классный руководитель, а писатель не учащийся десятилетки; это еще вопрос, надо ли вообще учить писателя, а значит, и выставлять ему какие-то оценки. Однако, знакомясь с нашей критической литературой, частенько убеждаешься, насколько прав был А. М. Горький, когда определил наиболее распространенный у нас тип критика как человека, «убежденного почему-то, что история назначила его учить людей, таких же молодых, как он, но более талантливых…».

О нет, менторских поучений и школьных отметок критика для нас не жалеет. И слово «талантливость» иногда тоже встречается в статьях и рецензиях, хотя нередко и употребляют его по ошибочному адресу. Беда в том, что в это слово никогда не вкладывается весь комплекс понятий, которым должен руководствоваться критик, анализируя художественное произведение и определяя его подлинную художественную и общественную ценность.

Иногда читаешь: «В стихотворении есть талантливые строчки…» Будто бы в одной части даже небольшого произведения автор может быть талантливым, а в другой бездарным!.. Или: «Автор талантливо нашел одну из основных тем современности, хотя в отношении формы произведения…» И создается впечатление, будто писатель может быть способным искателем тематических жемчужин и совершенно не смыслить в ювелирном деле, без чего, как известно, и самая крупная жемчужина не много стоит.

Такое представление о таланте мне кажется неправомерным. Он действительно является своеобразным сочетанием особых свойств, но, на мой взгляд, они неотделимы друг от друга. Невозможно назвать талантливым того, кто, даже точно улавливая социальную конъюнктуру, не умеет о ней писать живо и пользуется плохим языком, как нельзя признать истинным талантом и умение создавать внешне красивые пустышки.

Стало быть, дело не столько в современности материала, сколько в самом подходе к проблеме современности, в умении отличать ее внешние атрибуты от того, что составляет ее сущность. Как знать, может быть, этот подход и является одним из «градусников», при помощи которого можно определить, «талантлива она или нет»!

Должен признать: я говорю «может быть» потому, что не знаю этого и сам. Полную ясность могли бы, наверное, внести специалисты, к которым я не вправе себя причислить. Хочу только еще раз поставить этот вопрос в надежде, что кто-то более опытный попытается решить его.

Знаменем советской литературы является социалистический реализм, который «утверждает бытие как деяние, как творчество» (М. Горький). Известно, что, по мнению Горького, понятие это очень широкое и оно в состоянии вместить на своих просторах немало всяческих «измов» и стилистических признаков. Однако всем им ставится одно требование — правдивость.

Но как достичь такого уровня правдивости, чтобы произведение можно было назвать действительно реалистическим? Какую задачу должен ставить перед собой художник: старательно и добросовестно рисовать зримую картину окружающего мира, чтобы только дать читателю материал, который он сам будет сравнивать с реальной действительностью и определять меру правдивости картины, или же вторгаться в сферы, невидимые для обычного глаза, и показывать читателю то, что он не может увидеть сам? Короче говоря, чем должно быть художественное произведение — выражением уже сформированного сознания общества или школой, в которой оно то сознание обретает, в которой по-настоящему познает себя и начинает понимать?

От ответа на этот вопрос зависит многое. Если задача художника только отражать мир, то роль его в жизни общества выглядит пассивной и не очень значительной. Когда же он занимает место пусть хотя бы одной клетки в гигантском мозге, который формирует сознание общества, то ясно, что без этой клетки нарушится нормальное функционирование всего организма и, следовательно, роль его активна, ответственна и значительна.

Я часто задумываюсь над тем, почему Ленин назвал именно творчество Льва Толстого зеркалом русской революции. Что он хотел этим сказать — что в своих произведениях Толстой лишь отобразил, как она началась и развивалась? Но его произведения не были летописью революционных событий, ни в одном из них непосредственно о революции вообще ничего не говорится. К тому же большинство из них написано раньше, чем над полями России появились яркие признаки революционных бурь, — тогда, когда народная среда еще только начинала бродить под ее влиянием. Что же увидел в этом зеркале Ленин, если в нем не отражены ни стачки, ни подпольная борьба, ни бомба Желябова, ни призывы самого Ленина?! Ведь он знает революцию именно такой, и если бы искал в толстовском зеркале этих ее самых характерных черт, то, остановившись перед ним, должен был бы удивленно пожать плечами или же вообще снять с него титул зеркала!

А может, Ленин и не считал, что литературное зеркало должно непосредственно отражать? Может, заглядывая в него, он искал не только фотографические отпечатки известных ему событий, а и что-то такое, чего еще и сам не знал и ни на одной фотографии не видел? Может, сравнение гениального творчества с волшебным стеклом Ленин употребил лишь условно, потому что увидел в нем не беспристрастное и скрупулезное отображение известных ему фактов, но и давление таких скрытых пружин, которые сама революция смогла познать только благодаря Толстому?

В этом вопросе, на мой взгляд, кроется ответ и на другой вопрос — чем и каким должно быть художественное произведение. Революция преображала мир, руководствуясь практической необходимостью, она делала свое историческое дело, исходя из жизненных интересов общества. Но только искусство и литература показали народу человеческую сторону и моральный смысл его собственных действий. Без художественного творчества он бы не смог осознать эти свои собственные черты, а следовательно, и не познал бы себя полностью. Выходит, Толстой вторгся в такую сферу жизненной деятельности народа, какую мог по-настоящему увидеть только он: человечность истории; моральная сторона революционных сдвигов; психологические мотивы поступков отдельных людей и огромных человеческих масс; целый мир внутренних переживаний, зависящих от характера каждого в отдельности; весь сложный арсенал человеческих склонностей, обычаев и даже личных привычек. Всех этих внутренних пружин, заставлявших людей действовать, в том числе и в революции, не мог и не сумел бы принять в расчет ни политик, ни экономист, ни вождь, ведущий на прямую и непосредственную битву.

Да, художник обладает чудесным зеркалом, с помощью которого отражает такие стороны человеческой и общественной жизни, каких не в состоянии заметить обыкновенный глаз, и все-таки отражает он жизнь и только жизнь. Он может быть даже фантастом, но и самая мудреная фантазия, созданная буйным воображением, будет иметь ценность лишь в том случае, если раскроет глаза обществу и поможет ему познать себя как можно полнее. Следовательно, знать жизнь — главное. Но обычного знания, рядовой информации, даже основательного изучения общеизвестных фактов недостаточно, поскольку общеизвестное — это не дело художника, его сфера — открывать то, чего другие не видят.

Нашу литературу трудно обвинить в незнании фактов. Она старательно их коллекционирует и освещает. В поисках материала для своих произведений писатели обращаются к самым разнообразным средствам связи с реальной действительностью — от кратковременных творческих командировок до переселения в места, о которых хотят рассказать. Но известно, что подобное «привязывание» себя к жизни, как правило, оказывается искусственным и очень редко дает хорошие результаты. Сколько раз уже на моей памяти писатели отправлялись в поход за образами и фактами! И почти всегда оказывалось, что подобное паломничество не заполняло пустоты в книгах (иногда даже богатых интересными наблюдениями), не затрагивало человеческой души, ибо лишено было внутреннего огня, вспыхивающего в художественном произведении лишь вследствие вторжения в неведомое.

Я думаю, специально «изучать жизнь» вообще нельзя. Нужно просто жить и таким образом познавать ее. А это лучше всего выходит только там, где жизнь застала тебя сама, хоть ты за ней не гнался с командировкой в руках, пусть даже и творческой. Ее не нужно специально искать, ведь она везде — в том числе и там, где ты родился и вырос, где живешь и работаешь, хотя самые эффектные события, возможно, совершаются и далеко отсюда. Она повсюду пульсирует, хоть и не везде проявляется в одинаковой форме. Важно только по-своему почувствовать ее характер и содержание.

Выходит, не так уж и важно, о чем писать; главное — писать только о том, что ты лучше всего знаешь и во что глубже всего проник твой духовный взгляд.