Таковы были внешние обстоятельства. Что касается внутренних, то после подобных обвинений оставалось только одно — записывать свои произведения в аккуратненький блокнот и беречь его для будущего. А разве мог себе это позволить поэт с таким общественным темпераментом, как у Бажана! Ведь фактически это означало бы лишить свое творчество активной роли в художественной жизни общества.
И поэт постепенно начал переселяться в другой жанр — на неосвоенную целину будущей советской поэмы.
Нельзя сказать, что тем самым он выбрал себе более легкий путь. Поэма, как известно, самый сложный поэтический жанр: она требует не только совершенной техники стихосложения и ярчайшей выразительности слова, но и точной композиции, и предметного изображения, а главное — правдивых человеческих характеров. Подлинная поэма не может быть создана без глубокого проникновения в человеческую психологию и характер общественной жизни и, оставаясь поэтическим произведением, требует тонкого вкуса и кропотливого анализа, свойственного романисту. Вот почему в области поэзии она является определяющим жанром, а для автора настоящим испытанием его творческих возможностей и сил.
И Микола Бажан обратился именно к этому самому сложному жанру. Но обратился не сразу, словно понимая нелегкость такой задачи и пытаясь как можно лучше к ней подготовиться. Его «Строения», «Трилогия страсти» и «Беседа сердец» еще не были поэмами в полном понимании, они скорее были похожи на временные мостки между его лирикой и будущими произведениями в жанре поэмы, но в них уже звучат широкая полифония и глубоко разработанная гармония, одинаково близкая и лирике, и эпосу.
И, наконец, «Гофманова ночь» — уже настоящая поэма, в которой, однако, еще отзывается скрытый лиризм, но уже явно ощутима эпическая фундаментальность.
Значительно позднее появилось «Бессмертие» — произведение, высоко оцененное и одобрительно принятое широким кругом читателей. Это действительно выдающееся произведение, и к общей оценке его я могу только присоединиться. Но как писателя меня интересует не только готовая, так сказать, продукция, а и производственный процесс, и, исходя из этого, хочется высказать некоторые замечания.
В авторском подзаголовке к «Бессмертию» жанр этого произведения определен как «три повести». Случайно ли произведение, написанное стихом, автор называет не поэмой, а повестью?
Мне кажется, что в данном случае такое авторское определение является предупреждением. Похоже, что, разогнавшись по пути к поэме, поэт по инерции перескочил некую грань, попав вместо желанного жанра в царство едва ли не прозаической повести. Но он понимает это сам и потому предупреждает. И в самом деле — точности, пунктуальности, даже скрупулезности в зарисовке бытовых деталей в «Бессмертии» мог бы позавидовать не один современный автор повестей: вещи показаны всесторонне, они имеют все приметы материальности и отнюдь не похожи на двухмерные театральные декорации.
В дальнейших поэмах автор откажется от такой детальной обрисовки вещей и, густо творя масляную живопись даже не кистью, а мастихином, применит свои художнические способности не к вещам, а к изображению психологических перипетий и обстоятельств.
Можно было бы привести немало строк из «Бессмертия» и более поздних поэм, как, например, «Полет сквозь бурю» или «Четыре рассказа о надежде», которые проиллюстрировали и подтвердили бы это. Если первое произведение, словно задавая тон всей повести, поэт начинает с описания того, как тает в стакане горячего чая кусочек сахару, а самовар почти физически ощутимо выдыхает из себя пепел и жар, то нарисованные с не меньшей наблюдательностью детали в других поэмах уже существуют не сами по себе, а лишь как способ проявить и подчеркнуть внутреннее состояние человека.
И тут почти физически ощущаешь эти побелевшие пальцы, но это уже не деталь спокойного натюрморта, как упомянутый выше кусочек сахару, — тут побелевшие пальцы говорят о тревожном смятении героини больше, чем самые точные слова!
Я понимаю, «Бессмертие» — произведение историко-биографическое, у героя этого произведения не обычный прототип, который в большинстве случаев является лишь поводом для создания литературного типа: потребность быть предельно точным в изображении портретных черт исторической личности сама по себе диктует и стиль внешнего антуража. И все-таки факт остается фактом — поэзия борется в этом произведении с прозой с переменным успехом, и это, на мой взгляд, некоторая потеря, хотя причины ее не так уж трудно понять.
Очень характерными и важными для поисков Бажана на пути к поэме являются многочисленные тематические циклы. Конечно, как и каждый поэт, он порой писал и отдельные стихотворения, но делал это не часто и тяготел главным образом к более фундаментальному раскрытию определенного материала, чем это возможно в отдельном небольшом стихотворении.
Таких циклов я насчитал восемь. И что тоже характерно — все они написаны между «Бессмертием», которое автор обозначил как повесть, и всеми его другими произведениями, по жанру уже являющимися настоящими поэмами.
Цикл стихотворений, особенно когда он состоит из многих поэтических единиц, есть не что иное, как своеобразная поэма. Своеобразие ее состоит в отсутствии сквозного драматического действия, которое заменяет сквозной единый материал, освещенный единым чувственным отношением к избранной теме. Ясно, что такая форма тяготеет чаще к лирической поэме, чем к эпической, но все-таки это не россыпь отдельных песчинок, а монолит. Похоже на то, что, посвятив несколько творческих лет таким циклам, Бажан пытался исправить последствия своего недавнего неудержимого скачка.
Эти восемь циклов явились хорошим буфером между двумя жанрами. Они уравновесили свойственный поэту лиризм с не менее свойственным ему умением изображать реалистическую картину широкими мазками — дали все, что нужно для создания больших поэтических полотен. И если когда-то в «Строениях» еще ощущался Верхарн, а в «Гофмановой ночи» сам Гофман, то, скажем, в вариациях на темы Рильке Бажан уже не только не наследует выдающегося немецкого поэта, а с завоеванных на протяжении долгих лет собственных идейных и эстетических позиций с ним спорит.
Наши критики иногда неодобрительно относятся к поэтам, которые обращаются к так называемым «вечным темам», и склонны иногда даже считать это «бегством» от насущных проблем современности. Но ведь эти темы потому и называются «вечными», что волновали людей всегда, и пока что нет оснований считать, что они когда-либо перестанут их интересовать. Ибо пока человек живет и умирает, его не может не волновать проблема жизни и смерти, а пока действует, он не может быть равнодушным к вопросам любви и ненависти, веры и надежды, добра и зла. Недаром все великие поэты от Эсхила до наших дней пытались и пытаются поэтически решать эти темы.
Все зависит только от идейной позиции автора и его отношения к этим проблемам. А отношение никогда не было и не будет одинаковым, поскольку время и социальные условия жизни людей всегда менялись и меняются, порождая новые концепции. И имеет ли право в этих условиях, скажем, поэт-марксист игнорировать вопросы, столь важные для каждого человека, в том числе и для современного? И не являются ли именно они своеобразным лакмусом, на котором, собственно, и проверяется мировоззрение поэта?
Рильке дал Бажану прекрасный повод для такой проверки. Выбирая для идейного спора объект среди поэтов, писавших об Украине, он мог взять и англичанина Байрона, и шведа Тегнера, и русского Пушкина. Но все они были художниками с твердым и установившимся мировоззрением — в них нечего отбрасывать ради того, чтобы что-то отстаивать. Рильке поэт бурного и противоречивого начала двадцатого столетия, а потому и сам противоречив: рядом со страстной человечностью и болью за судьбу мира в его поэзии немало идеалистического и даже мистического. А поскольку он к нам близок во времени и волновали его нередко проблемы, похожие на те, что волновали и нас, с ним стоило поспорить и попытаться очистить его образ от идейных напластований, навязанных ему противоречивой эпохой. И Микола Бажан взялся за это во всеоружии — он трактует тему человеческой Надежды, заимствованную у Рильке, так, как, согласно утверждению поэта, «ее должен трактовать человек, который хочет словом своим служить утверждению позиций социалистического гуманизма».
Можно ли сказать, что в соревновании двух поэтов победил один из них? Я считаю, что выиграли оба. Райнер Мария Рильке вышел из этого соревнования очищенным от неверия и отчаяния, и его преданность людям и надежда на их будущее предстали во всей своей красоте и ясности. Микола Бажан обогатил свою веру в будущее способностью к активной борьбе за эту веру, за надежду, к осуществлению которой знает и может указать путь.
ebooksa