Флюгер возле домика повернулся со скрипом, словно отворяя дверь плохой погоде. Лучше бы выбрать для поездки другой день, но понедельник был у Блэкберна единственным выходным, поэтому он закрыл ворота на задвижку, хоть и сомневался, что кто-нибудь откроет их до его возвращения: зимой посетителей было мало. Приходили обычно вдовы или вдовцы; иногда Блэкберн слышал, как они вслух разговаривают с могилами. По словам Уилки, Элли Хиггинс навещала могилу мужа каждую неделю на протяжении одиннадцати лет. Она стояла у надгробия и болтала о повседневных вещах, вроде шитья и готовки, погоды и последних слухов. Даже после смерти не дает бедолаге и словечка вставить, как сказал Уилки в один из тех редких моментов, когда его навещало желание пошутить.
Блэкберн завел свой грузовичок и поехал по дороге мимо дорожки к дому преподобного Ханниката. У подножья холма Блэкберн притормозил. Через дорогу стоял магазин Хэмптонов. Перед ним над парой бензоколонок полной луной нависала круглая оранжевая вывеска нефтяной компании «Галф». Порывы ветра уже начали ее раскачивать. Блэкберн посмотрел мимо двухэтажного здания магазина на пастбище, где как-то летом они с Джейкобом ловили пятнистую форель в заводях под сенью рододендронов. Или там, где ручей был мельче и быстрее, переворачивали камни, находя раков, которые пятились, грозно подняв клешни, или блестящих черных саламандр, ускользавших сквозь пальцы, чтобы спрятаться в иле. Иногда под крупными камнями удавалось застать водяную змею. Джейкоб как-то попытался поймать одну из них, и та тяпнула его за руку, оставив полукруглую цепочку кровавых отметин. В те дни всякий раз, когда им с Джейкобом становилось жарко и хотелось пить, миссис Хэмптон предлагала Блэкберну и своему сыну взять бутылочку шипучки из металлического холодильника, стоявшего в магазине. Она не разрешала Блэкберну платить даже в тех редких случаях, когда у него при себе оказывалась пара монет. Миссис Хэмптон редко улыбалась, но всегда была очень мила. Пока Блэкберн не начал помогать Наоми.
Дорога вилась дальше. Через полмили показалась лесопилка Хэмптона, где люди в ботинках со стальными набойками и плотных рабочих куртках пилили и строгали доски. Дальше дорога нырнула, следуя вдоль ручья Лорел-Форк вниз по склону горы. Блэкберн пересек Мидл-Форк и свернул направо. Через милю он снова повернул и вскоре оказался возле фермы Джейкоба и Наоми.
Жестяная крыша блестела, кирпичная труба была сложена заново, в прежде заколоченных окнах блестели новые стекла – ферма стала совсем не такой, как полтора года назад. Блэкберн открыл дверь и вошел внутрь. Через неделю после тайной свадьбы Джейкоба они с Блэкберном поехали в Ленуар: сначала в магазин подержанной бытовой техники, а потом на склад списанного железнодорожного имущества. «Отец лишил его наследства», – шептались за спиной у Джейкоба, и Блэкберн, глядя, как его товарищ торгуется и пересчитывает купюры в бумажнике, понимал, что слухи верны. Но денег хватило, чтобы погрузить в машину стол и четыре колченогих стула, корыто для стирки, кровать с пружинным матрасом и видавший виды холодильник. Конечно, по-прежнему не хватало многих вещей, которые превращали жилище в дом, особенно мелочей: фотографий, каминных часов или календаря на кухне. Но скарб, который они с Джейкобом привезли в тот день из Ленуара, стал только началом. Теперь в гостиной появились кресло и софа; на свежеокрашенной стене красовалась картина в рамке, изображавшая лошадь с санями; рядом с новенькой керосиновой плиткой на кухне на стене висел рекламный календарь, уже перевернутый на август в ожидании возвращения Наоми.
Фотография, которую Наоми просила привезти, висела в прихожей. Она была сделана в Ленуаре на первую годовщину их с Джейкобом свадьбы. Блэкберн снял картинку с крючка, закрыл дом и поехал на запад. Через час дорога начала долгий подъем к вершине Роун-Маунтин. На стоянке у дороги работал фотограф. Въезжая в Теннесси, Блэкберн вспомнил слова Наоми: раньше она считала, что, въехав в другой штат, сразу же замечаешь изменения, как на карте. Но оказалось, что и деревья, и дорога, и небо остаются точно такими же. «И даже рекламные щиты», – подумал Блэкберн, проезжая мимо ярко-красной рекламы крема для бритья, потом – газировки. Когда деревья расступились, реклама стала попадаться чаще: сигареты, машины, хлеб. И на каждом плакате люди улыбались.
Глава 3
Доктор Иган сидел за столом, рядом в пепельнице лежала трубка. Когда он только начинал практику тридцать девять лет назад, это был всего лишь реквизит: Игану казалось, что так он будет казаться старше и мудрее. Возможно, его первые пациенты и разгадали уловку, но годы шли, а он по-прежнему держал на столе трубку, спички и табак. Сюда, в этот кабинет он приводил пациентов с самыми серьезными недугами. Оказавшись за закрытой дверью, они оба садились, доктор брал трубку, раскуривал ее, втягивал дым и выдыхал. Потом клал трубку в пепельницу, и от тлеющего табака поднимался благовонный дымок. Он словно говорил: «Вот видите? Хоть мы и обсуждаем серьезные дела, оснований для паники нет». Давний ритуал чем-то напоминал сегодняшние действия Игана в доме Минди Тимберлейк. В черном медицинском саквояже не было средств, способных излечить ее, но под бдительным взором троих сыновей Минди доктор прижал серебристый раструб стетоскопа к груди умирающей женщины. Вправо, вверх, вниз – словно священник, осеняющий крестным знамением. Спустя несколько минут она умерла – без вскрика, без хрипа, но с тихим последним вздохом, словно разрешилась какая-то мелкая проблема. Хорошая смерть.
Доктор Иган выглянул в окно. К середине марта дни стали длиннее, и шары уличных фонарей в Блоуинг-Рок зажгутся еще нескоро. На следующей неделе у Кэтрин день рождения. Он уже заказал для нее последний роман Эрла Стэнли Гарднера, но хотелось сделать еще один подарок: может быть, именную писчую бумагу или ручку «Паркер» с ее инициалами. Вчера он заглянул в витрину цветочного магазина Агнес Диллард. Когда Иган покупал цветы для Хелен, покойной жены, это всегда были красные розы. Однако букет роз можно было счесть нарушением негласного договора между ним и Кэтрин. А вот хризантемы вполне допустимы. Да, цветы и роман – то что надо. Кэтрин однажды спросила, почему он любит поэзию, но не разделяет ее любви к романам. «Я целые дни провожу, погружаясь в чужие истории», – ответил тогда он.
«Вот и с Хэмптонами тоже история вышла», – подумал доктор Иган, когда его взгляд упал на кафетерий Холдера. Едва ли стоило удивляться шоку, который вызвала у Дэниела и Коры тайная женитьба Джейкоба на шестнадцатилетней горничной. Их попытку аннулировать брак можно было понять. Годом позже, когда доктор Иган подтвердил беременность Наоми, он надеялся, что внук примирит Джейкоба с родителями. Но сцена, свидетелем которой он стал у входа в кафетерий, убила эту надежду на корню. Своей нескромностью девчонка бросила вызов не только Дэниелу, но и многим другим жителям города. Доктор Иган мог только гадать, что стояло за ее выбором макияжа и платья: простое невежество или желание уязвить родичей мужа. Да и Блэкберн тоже хорош. Как он мог позволить ей приехать в таком виде? Как бы то ни было, Дэниел Хэмптон не имел права говорить такие ужасные вещи. Не появись шериф Триплетт, дело могло бы кончиться гораздо хуже для всех, включая ребенка. Так что возвращение Наоми в Теннесси наверняка только к лучшему. В конце концов, она уже в третьем триместре, и до сих пор никаких поводов для тревоги не было. Но все же лучше было бы подождать, пока потеплеет.
Доктор Иган хотел бы сочувствовать Хэмптонам. Он видел отчаяние Дэниела и Коры, когда умерли их дочери. В худшие времена Великой депрессии Хэмптоны сделали много добра, когда другие состоятельные люди и пальцем не пошевелили. Тем не менее Кора и Дэниел всегда четко обозначали свое положение в обществе. Летом Джейкоб был одет в приличные брюки, зимой носил рукавицы и галоши. Он учился в школах Блоуинг-Рок вместе с детьми коммерсантов и белых воротничков. Учитывая все это, Джейкоб вырос куда более приличным человеком, чем можно было бы ожидать. Импульсивный, свидетельством чему служили брошенный колледж и тайный брак, но добрый, особенно по отношению к Блэкберну Ганту.
Раздался отрывистый стук, и дверь кабинета открылась.
– Я собираюсь уходить, – сказала Рути и указала на записку, приклеенную в центре его стола: – Это нужно сделать до закрытия аптеки.
– Да, – кивнул доктор Иган. – Я как раз собирался заняться.
Рути поправила на переносице модные очки, как поступала всякий раз, когда пациент произносил нечто настолько нелепое, что ей было трудно поверить собственным ушам.
– Не сомневаюсь, – сухо бросила она.
Когда дверь за ней закрылась, доктор достал бланк рецепта и положил на стол рядом с запиской: «Не забыть выписать рецепт на амилнитрит для Ли Бартона!!!» Пунктуация прагматичной женщины, которая закалывает тугой пучок на голове длинными спицами скорее как оружием, чем как украшением. Доктор Иган улыбнулся. Рути обладала остроумием, которому позавидовал бы и Джонатан Свифт, и не всегда мишенью для этого остроумия становился он сам. Когда Брок Которн заявил, что понятия не имеет, каким образом подхватил гонорею, Рути предложила ему поискать виновника где-то между ног.
Зато она была очень добра к детям и старикам. Последние напоминали Рути дедушку, который взял ее в свой дом после смерти отца. Это была одна из немногих подробностей личной жизни, которой она поделилась со своим нанимателем. И все же отношения между ними были очень близкими: они знали причуды друг друга, чувствовали настроение и могли положиться друг на друга в самых сложных обстоятельствах. Тем не менее за тридцать девять лет совместной работы Рути ни разу не назвала его по имени, хоть доктор Иган поначалу и просил об этом.
Он выписал рецепт. Разумеется, Рути была права, он, скорее всего, забыл бы – они оба это знали, и доктор протестовал сугубо формально. Но в серьезных вопросах именно ей, единственной из близких людей, Иган не врал никогда. Он врал собственным детям, чтобы уберечь их от боли, как врал и Хелен, особенно когда она едва не умерла вскоре после свадьбы: «Лихорадка отступает, милая. Такие пациенты всегда выздоравливают». Случалось, врал, чтобы защитить себя, хотя в этом не было ничего преступного или злонамеренного – просто эгоизм или безответственность. И, разумеется, иногда приходилось проявлять чрезмерный оптимизм в работе с пациентами, хотя Иган и старался уравновесить этот оптимизм упоминанием более мрачных возможностей.
Доктор запер кабинет, пересек улицу и зашел в аптеку Мура. Стоя за прилавком на возвышении в дальнем конце зала, аптекарь наблюдал за посетителями с видом капитана корабля, надзирающего за работой бестолкового, но забавного экипажа. Краснолицый, дородный и лысый, за исключением единственного завитка волос на макушке, Пол Мур напоминал херувима с этикетки детского питания. По туго натянутому на животе белому халату можно было легко судить о том, что аптекарь отличается основательным аппетитом, включая пристрастие к дорогому бренди. А еще он любил классическую музыку и литературу, в особенности Шекспира, что вполне соответствовало его фальстафовскому характеру.
– Опять вам нужно смешать зелье, доктор? Да еще и под самое закрытие… – вздохнул аптекарь. – У нас, алхимиков, в отличие от вас, врачей, и так не хватает времени на простые радости жизни.
ebooksa