– Я дал поручную запись на тысячу рублей.
– На первое время тебе хватит, а там ещё получишь, – сказал Морозов. – Ты не забывай, мы ведь с тобой свойственники. Чем могу – помогу.
Боярин, улыбаясь, смотрел на Хитрово, но в его глазах вспыхивали острые льдинки.
Богдан Матвеевич не стал ломать голову над тем, кто сплутовал: Вяземский или Морозов в разговоре с ним. Хитрово видел при дворе и не такое. Здесь каждый поспешал обнести другого сплетней или наветом. Тем и жили, иногда даже очень долго и счастливо.
Государь Алексей Михайлович встретил Хитрово милостиво, он был одет по-домашнему – в лазоревого цвета летник из китайского шёлка, красные сафьяновые ичиги. Алмазы на нашейном золотом кресте вспыхивали и переливались солнечными брызгами.
– Моей Марии Ильиничне понравился твой вчерашний поклон, – улыбаясь, молвил он. – Сказала, что ты не утомил её, поклонился и вышел вон. Иные, как попадут к царице, так норовят измучить её лестью, а то и просьбишками.
– Государыня милостива ко мне, – сказал Хитрово и поясно поклонился.
Царь лукаво посмотрел на него и спросил:
– Ну, и каково быть окольничим? Там возле крыльца, – государь указал рукой в окно, – вон сколько толпится стольников. Все тщатся взлететь, да крылья далеко не у всех вырастают. Мыслю, что я в тебе, Богдан, не ошибся.
Хитрово упал на колени и коснулся лбом яркого персидского ковра.
– Великий государь! Все мои помыслы – служить тебе, не щадя живота своего!
– Встань, Богдан, – молвил государь. – Верю, что не ошибся в тебе. Большие дела предстоят, и для них нужны новые люди, такие, кто свободен от воспоминаний времён лжецарей и Смуты.
Слова царя были Богдану Матвеевичу вполне понятны. Алексей Михайлович венчался на царство шестнадцатилетним юношей, и сильные люди – Морозов, Хованский – связали его клятвенным обязательством за любые преступления людей вельможных родов не казнить смертью, а только ссылать в заточение. Эта клятва, данная царём Алексеем, так же как и его отцом Михаилом, была для него всегда тягостным напоминанием о допущенном слабодушии.
– Я не в силах долго гневаться на Бориса Ивановича, – сказал царь. – Мой дядька, как себя помню, он всегда рядом. На него жалуются. Сегодня не успел от утрени выйти, суют под нос ворох челобитных. Обложили соль по совету Морозова, а что из этого выйдет, не ведаю.
Алексей Михайлович замолчал и потупился. Любимый кот царя прыгнул ему на колени и заурчал.
– У тебя недалече от нового града Синбирска соляные промыслы в Надеином Усолье. Виноват я перед Надеей Светешниковым, недоглядел, умер гость на правеже. Сейчас промыслами его сын владеет. Ты проведай его дела в Усолье. И отпиши, что он желает.
– Сделаю, великий государь, – сказал Хитрово.
– Град строй, но и другие дела не упускай. Смотри за ясачными людьми, что-то худо от них куньи меха идут. Пользуйся моим указом: кто из язычников примет православие, тот на пять лет свободен от ясачной подати. Но ни татар, ни чуваш к нашей вере не тесни.
– Просьбишка у меня, великий государь, – сказал Хитрово. – На соборную церковь в Синбирске добрый пастырь нужен.
Эти слова пришлись Алексею Михайловичу по душе. Он был истовым христианином и назубок знал церковную службу, так что даже вмешивался в исполнение обрядов, если они неправильно проводились. А такое случалось даже в присутствии царя.