И она послушалась! Метнулась влево от двери, освобождая вход в баню. Метнулась, но упасть не успела. Ничего, Горыныч справился! Врываясь в баню, он задел Соню лишь самым кончиком острого хвоста, вычертив кровавый зигзаг на ее щеке. Не специально, так уж у него получилось.
В этом Горыныче не было почти ничего от того Темного пса, которого они знали. Но и смертельно раненным, теряющим ошметки плоти, он тоже больше не казался. Этот Горыныч был худым и жилистым. Кожа, кости и узлы стальных мышц. Шерсть покрывала его тело лишь местами, а на хребте выступали острые, как шипы, позвонки. Но в этом Горыныче уже была сила. Та самая сила, которой так недоставало им, простым смертным, чтобы справиться с упырем. А еще в нем была ярость и неуемное желание рвать врага на куски.
Именно эту силу и эту ярость почувствовал Вольф. Именно эта сила и эта ярость заставили его отступать. В его взгляде был страх, но не было удивления. Наверное, он знал, кто такой Горыныч. Узнал от своего хозяина-кровопийцы.
А дверь, ударившись о стену, сначала захлопнулась, а потом снова распахнулась. Увидев на пороге Севу, Митяй почти не удивился. Разучился он в последнее время удивляться. Но обрадовался! Как родному обрадовался!
– Здорово, блондинчик. – Хотелось крикнуть, но получилось лишь прохрипеть. – Какими судьбами?
Сева ничего не ответил. По узкому проходу между Горынычем и стеной он пробирался к лежащей на полу Лидии, с поразительной ловкостью уворачиваясь от мечущегося из стороны в сторону черного хвоста.
– Ну, как скажешь! – Митяй бросился к оторопевшей Соне, дернул ее за руку, одновременно прижимая к себе и выталкивая вслед за Севой и Лидией сначала в предбанник, а потом и в темноту ночи.
…Они стояли в нескольких метрах от бани, наблюдая за сумасшедшей пляской теней в крошечном оконце, вслушиваясь в тихий рык и громкие, полные отчаяния и ужаса вопли.
Все закончилось быстро. В наступившей тишине даже собственное дыхание казалось оглушительным. Митяй прижимал к себе Соню, гладил по волосам и поверх ее макушки наблюдал, как из бани выскальзывает черная трехголовая тень. Горыныч вышел под свет полной луны, зыркнул на них тремя парами красных глаз и встряхнулся, как выбравшаяся из воды собака. Вот только с шерсти Горыныча во все стороны полетела не вода. Совсем не вода.
– Тебе бы искупаться, друг, – сказал Митяй, одной рукой гладя затаившуюся Соню по макушке, а второй, поломанной, Горыныча по Костяной башке. – Тут и речка есть поблизости. Ты бы сходил, а?
Костяная башка легонько сжал в челюстях его распухшее, потерявшее чувствительность запястье, замер. Рука тут же онемела до самого локтя.
– Это ты меня лечишь? – спросил Митяй шепотом.
Костяная башка ничего не ответил, разжал челюсти. Через мгновение Горыныч слился с темнотой. Наверное, решил послушаться совета и искупаться. Кстати, выглядел он не в пример лучше, чем тогда, в Митяевом сне. И даже лучше себя пятиминутной давности.
– Шерсти, вроде, стало больше, – пробормотал Митяй себе под нос, с неохотой отстраняя от себя Соню.
– Что? – спросила она тихим, каким-то сонным голосом.
– Говорю, не умеешь ты держать слово, – Митяй поцеловал ее в макушку и только потом решительно и окончательно отстранился. – Сева, как Лидия? Жива?
– Жива. – Сева присел на корточки перед лежащей на земле Лидией. – Только без сознания, мне кажется.
– Соня, побудь с ней, – попросил Митяй.
Она уже присела перед Лидией, осторожно положила ее голову себе на колени.
– Дышит, – сказала шепотом. – Но ей нужно в тепло.