Усадьба ожившего мрака

22
18
20
22
24
26
28
30

– Сделаем, – пообещал Митяй. – Вот сейчас только убедимся кое в чем и все решим.

Она не стала спрашивать, в чем они собираются убеждаться, она обняла Лидию за плечи, прижала к себе и закрыла глаза.

В баню они с Севой входили не без опаски, хоть и понимали, что после Горыныча бояться им тут нечего.

– Это что? – спросил Сева сдавленным шепотом. Он смотрел прямо перед собой, желваки под его побледневшей кожей ходили ходуном.

– Это декапитация, – ответил Митяй и дернул друга за рукав. – Пойдем отсюда. Времени в обрез…

* * *

Мучала ли Севу совесть, когда он окраинами и огородами пробирался к Гремучей лощине? Мучала! Но поделать с собой он все равно ничего не мог. Каждый из них сделал свой выбор. У каждого был собственный долг и собственная боль. Но до чего ж погано было на душе!

Из города он вышел быстро. До лощины добирался почти бегом. Шел по дороге, прячась в придорожных зарослях, как только слышал звук мотора. Когда оказался у стен Гремучего ручья, уже стемнело. Соваться к воротам Сева даже не стал, издалека видел, что там полно охраны. Двинулся вдоль стены на безопасном расстоянии. Нет, он не думал, что в окрестностях усадьбы все еще бродят упыри, просто не хотел попадаться на глаза фрицам. Возникла мысль забраться на какое-нибудь высокое дерево, глянуть, что там делается на территории. Сева уже почти решился, даже дерево присмотрел, но не успел.

Земля под ногами вдруг зашевелилась. В первое мгновение он подумал, что попал в какую-то ловушку, припорошенную прошлогодними листьями яму. Но земля шевелилась… Тут же на память пришли разговоры о том, как упыри выбираются на свет божий из своих могил. Вот на что это было похоже!

Сева отпрыгнул в сторону, поудобнее перехватил осиновый кол, приготовился отбиваться. Или нападать. Это уж как повезет.

Лунного света хватало, чтобы видеть происходящее если не в деталях, то достаточно четко. В кромешной темноте, наверное, его нервы сдали бы быстрее, но он мог видеть…

В том месте, куда он всего пару секунд назад ступил ногой, сейчас что-то происходило. Побуревшие, слежавшиеся за зиму листья вдруг взметнулись в воздух фонтаном. Сева отступил еще на два шага, занес кол для удара, но из образовавшейся ямы, показалась не скрюченная упыриная рука, а черная когтистая лапа. Сначала одна, потом вторая. На поверхность из-под земли выбирался зверь. И Сева догадывался, какой именно.

Митяй не соврал, когда рассказывал, как плохо нынче выглядит Горыныч, как мало от него осталось после нападения того, что казалось Горынычу огненными осами. Кожа, кости, жгуты мышц и сухожилий, клочья шерсти. Шерсть по большей части была на двух собачьих мордах и немного на лапах. Все остальное представляло с собой одновременно жалкое и пугающее зрелище.

Темный пес выбрался из своей норы, беззвучно ощерился. Сева снова попятился. Кто его знает, что осталось у Горыныча от воспоминаний? Может вообще ничего не осталось.

Горыныч потянулся. Хрустнули кости. Или не кости, а мышцы? Но звук был мерзкий, словно бы кого-то рвали по живому. Только вот не по живому, а по мертвому. Две головы повернулись к Севе, третья костяная осталась безвольно висеть на шейных позвонках. И огонь в черных глазницах не горел. Не потому ли, что Костяная башка был сейчас не здесь, а рядом с Танюшкой?

– Горыныч, это я, – сказал Сева шепотом. – Помнишь меня?

Горыныч помнил. Все еще скалясь, принюхиваясь, неуверенно припадая на передние лапы, оглядываясь по сторонам и нервно сшибая хвостом тонкие деревца, он двинулся к Севе. Сева решил не отступать. Да и куда ты денешься от Темного пса?

– Хреново выглядишь, – сказал он и протянул руку.

Без руки он мог остаться в считанные мгновения. Без руки и без головы, если уж на то пошло. Может, потому и струсил, зажмурился?

Мгновения тянулись одно за другим, а рука и голова оставались на месте. Разве что ладонь опалило холодом. Так всегда бывало, когда Горыныч оказывался слишком близко. Сева открыл глаза.

Он не ошибся, Горыныч был близко, так близко, что их разделяло всего несколько сантиметров. Темный пес щурился двумя парами красных глаз, а Сева вдруг подумал, что свет этих глаз уже не такой яркий, как раньше. Поубавилось света. И жизни тоже поубавилось, если тут вообще уместно говорить про жизнь.