– Видел?
– Ну, почувствовал, если тебе будет так понятнее.
Влас и понял. Не просто так, выходит, Гриня ручку Стеллы своей лапой накрывал. Чтобы почувствовать, узнать про нее все, что можно.
– Тошно ей рядом с ним. Не позволяет она ему вольностей. Вообще никому не позволяет. Умеет, знаешь ли, нашим братом вертеть. – И снова в голосе Грини почудилась улыбка, а Власу как-то сразу стало легче. И спать захотелось. Может быть, Гриня умеет и голосом того… гипноти…
Додумать эту мысль Влас не успел, провалился в глубокий, без сновидений сон.
…Дом был все тот же, с пыльным каменным полом и высоким сводчатым потолком. Дом встретил Митяя радостным эхом, но тяжелую дубовую дверь все-таки захлопнул. Наверное, на всякий случай, чтобы долгожданный гость не сбежал. Митяй и не собирался сбегать. Первым делом он огляделся, заприметил на полу следы босых девичьих ног, радостно улыбнулся.
– Танька… Эй, Танька, – позвал шепотом. – Ты где?
Она не отозвалась, но снова отозвался дом, катая по анфиладам пустых комнат гулкое эхо шагов. Шаги эти то приближались, то удалялись, словно бы дразнили.
– Танька, нам надо поговорить. – Митяй двинулся вперед, следом за эхом. – Мы придем за тобой. Скоро… Слышишь ты меня?
Наверное, она слышала, потому что дом менялся. Исчезла пыль на полу, заросли, зарубцевались трещины на серых стенах. И сами стены больше не были серыми. На них проступали диковинные узоры. Цветы и какие-то мелкие, неведомые Митяю птицы. Они, эти узоры, все еще были очень бледными, но уже отчетливо различимыми. Митяй сначала шел осторожно, прислушиваясь к каждому шороху, а потом побежал. Он бежал, минуя одну комнату за другой, а комнатам этим не было ни конца, ни края.
Нет, наступил-таки край, одна из комнат вывела в тускло подсвеченный подземный коридор. Митяю сразу стало понятно, что подземный. То ли по особенному запаху сырости и земли понял, то ли по тому, что шаги его сделались глухими, едва различимыми.
Он больше не бежал – шел медленно, на цыпочках. А подземный коридор то извивался, то раздваивался. Тогда приходилось делать выбор, решать, в какую сторону идти. Митяй и делал, почти не задумываясь, не сбавляя ходу. Как будто внутри у него был спрятан компас, безошибочно показывающий направление.
За очередным поворотом оказалась деревянная дверь. Та самая, до боли знакомая. А за дверью небольшой, освещенный электрическим светом пятачок и еще две двери. На сей раз не деревянные, а железные. Митяю только и оставалось, что навалиться плечом на одну из дверей, толкнуть и войти внутрь.
В обычной жизни он бы так и поступил, но сейчас не решался. Даже дотронуться до дверной ручки боялся. Понимал, что там, с той стороны, не просто комната, а тюремная камера, ловушка, из которой нет выхода. Он знал это наверняка, потому что уже бывал в этом страшном месте. Не во сне, а наяву бывал. Хотя сейчас и не понять, сон то был или явь. Смешалось все, перепуталось.
Вот и теперь смешалось. Где сон, а где реальность? Угрожает ли ему что-то в этом пахнущем плесенью и кровью подземелье или можно ничего не бояться?
Не бояться не получалось. Сердце бешено билось в груди, а от его стука закладывало уши. И из множества мыслей, что все время роились у Митяя в голове, осталась только одна. Бежать! Уносить ноги, пока не поздно!
– Уносить ноги, – сказал Митяй дрожащим голосом. – Валить к чертовой бабушке…
Сказал и толкнул одну из железных дверей.
Внутри горел яркий электрической свет. В те времена, когда эта комната служила Митяю темницей, никакого электричества не было и в помине. Впрочем, и вот этого хрустального гроба тоже не было. И гроба, и лежащей в нем девчонки…
Гроб, наверное, на самом деле был стеклянный, но на память приходила сказка про мертвую царевну в хрустальном гробу, которую рассказывала Митяю мамка. Читать мамка не умела, но память у нее была отличная, а сказку в школе она слышала не один и не два раза. Вот запомнила, а вечерами рассказывала маленькому Митяю.