У отродья есть душа живая… по крайней мере, была. Хорошее было отродье, неглупое, незлое. Взбаламошное, конечно. Замечательное было отродье, чего уж там говорить. Самое лучшее на свете. Любимое. Что ж теперь… ничего не осталось?
— Передай спасибо господину твоему, — Ласточка подняла голову и посмотрела на молодого найла, с любопытством наблюдаюшего за лечением. — Каю то есть. Спасибо передай.
А спасибо передать дайствительно было за что. Радель кое-как, с уговорами, опростал чашку марева, и ему получшало на глазах. Жар сократился, пот выступил и высох, дыхание выровнялось. Исчезли алые пятна на скулах. Белки больше не блестели обморочно меж слипшихся ресниц, веки сомкнулись, и мучительное забытье перешло в сон.
— Заснул, — шепнула Лана, сидевшая на своей свернутой подстилке у изголовья лорда. — Теперь на поправку пойдет. От единой капельки сон хороший, здоровый сон, две капельки маету ночную вылечат… — Она растопырила пятерню и принялась загибать пальцы. — Три — сон будет тяжкий, с кошмарами, четыре — пару суток будешь спать беспросыпу. А если пять накапать — то и не проснешься.
— А следующую порцию когда можно милорду давать? — спросила Ласточка, поправляя меховой плащ..
— А вот проснется — и наново напоим. Ты, теть Ласточка, тоже спать ложись, я подежурю. Я тут, рядышком, посижу, посторожу…
— Марево маревом, а кормежка нужна лорду хорошая. Супчику бы ему сварить куриного. Лаэ!
Но молодого найла в комнате не оказалось. Когда он ушел, Ласточка не заметила. Дрова в камине прогорели, Ласточка встала, чтобы подкинуть еще. Спать ей не хотелось. Открылось второе дыхание, будто десять лет свалились с плеч долой. Надо найти Лаэ и потребовать супу, или курицу для супа, и котелок, и соли, и…
Дерюга, прикрывавшая косой рассохшийся ставень, шевельнулась от сквозняка. Скрипнула дверь, Ланка вдруг пискнула и мышью шарахнулась в темный угол.
Ласточка обернулась.
На пороге стояло дъявольское отродье, картинно прислонившись к косяку, сложив на груди руки. Глаза сумрачно мерцали из чащи волос, из пестрого хлама. Мерцали не менее таинственно, чем бусины и монетки в колтунах, и не менее ярко, чем золотное шитье на сапогах. Сапоги были другие, чистые. И плащ другой, целый. А отродье было все то же, с надменной позой и лицом оскорбленной принцессы.
Пришел, подумала Ласточка. И чего же ты пришел, красота моя несравненная, любопытно стало?
Оказалось, что она произнесла это вслух, Кай вздернул голову, зазвенели побрякушки в черной гриве.
— Любопытно, да, — сказал он, и голос у него был хриплый, то ли простуженный, то ли надорванный. — Любопытно, что у тебя за спасибо такое. Лаэ сказал, ты тут спасибо направо и налево раздаешь…
Ласточке вдруг сделалось весело. Весело и просто.
Или да, или нет — куда уж проще.
Я ничего не теряю.
Ничегошеньки.
Она улыбнулась, разглядывая отродье. Замурзанное. В глазах укор. Щеки горят. Такой весь из себя растакой. Явился за спасибом.
Сейчас получит.