Отпечаток конского копыта, четкий, глубоко вдавленный в размокшую землю.
Иней на бревенчатых стенах амбара.
Два мертвых пса, тело пленного разбойника, белые от страха заледеневшие глаза, волосы, примерзшие к соломе…
Когда тело подняли, полусгнившие соломины так и остались торчать из волос жутковатым нимбом, ледяной печатью нечистого.
Кого призывал несчастный в свой последний миг, когда зло, в которое и он не верил, заглянуло в глаза?
Сэн Эверарт.
Мертв.
Кунрад, веселый и верный соратник.
Мертв.
Сэн Гертран…
Разве поможешь мне Ты, если я сам буду слаб?
Я верю в сталь и огонь.
— Скажи только слово и исцелится душа моя, — произнес Соледаго одними губами, единым выдохом, вместе со всем своим войском.
Чаша с алой густой влагой подплыла к нему, как во сне, и он преклонил колени.
Галерею освещала только пара факелов по сторонам охраняемой двери; Ласточка если бы хотела — не заблудилась. Один найл стоял, как черный журавль, согнув ногу и опершись о стену спиной и пяткой, другой, по другую сторону, сидел на корточках, свесив длиннопалые руки между колен. В зубах у него торчала трубка.
Он посмотрел на Ласточку непроницаемыми черными глазами и не пошевелился. Второй, а это оказался Лаэ, кивнул, отлепился от стены и отворил перед ней дверь.
— Ты спишь когда-нибудь? — спросила Ласточка, проходя.
— Я отдохнул положенное время, не беспокойся обо мне, прекрасная госпожа.
Откуда она явилась в такой глухой час и почему без сопровождающих, он не спросил. Голос был спокоен и исполнен уважения, только в глазах мелькнула искорка. Или Ласточке показалось.
— Лаэ? — сидевшая у изголовья больного Ланка оглянулась.