Ябеда

Накинув халат, я потихоньку выскользнула из комнаты и двинулась по коридору. Стоп. «На чердаке еще есть», — говорил Эдам. Я должна их увидеть. И я повернула к комнате, где мы с ним сегодня были. К счастью, не заперто. Стол, по-прежнему заставленный пустыми тарелками после нашего пира; те же картины вдоль стен, стопками на подоконниках, на полу. Я захлопнула за собой дверь, включила свет. Взглянула наверх: потолок невысокий. Подтащив под чердачный люк стул, взобралась на него и взялась за крышку.

Пыль и песок посыпались дождем. Я зажмурилась, отплевываясь. Крышка поддалась и застряла — там что-то мешало. Просунув в щель руку, я нащупала холодные перекладины складной металлической лестницы, из люка змеей скользнула веревка. Я потянула за веревку — лестница свесилась вниз.

Качаясь и дрожа на каждой ступеньке, я с опаской вскарабкалась наверх и заглянула в квадрат люка. На чердаке было холодно, пахло плесенью. Я с трудом дотянулась до старого выключателя, и в конусе света единственной лампочки водоворотом закружились пылинки.

Когда глаза привыкли к полумраку, я увидела, что треугольное пространство чердака сплошь заставлено коробками и деревянными ящиками. И я заползла на грязный пол.

«Еще картины», — пробормотала я, нагибаясь к пачке, прислоненной к кирпичам торцевой стены. Одну за другой я перебрала всю пачку, и меня замутило. Боже правый…

Масляная живопись. Акварели. Эскизы. Холст. Бумага.

Дети. Малыши. Подростки. Мальчики и девочки, смущенно отвернувшиеся или ухмыляющиеся прямо в глаза зрителю. Выражение боли, застывшее в открытых ртах; скрюченные пальцы; безликие тела взрослых. Все обнаженные.

Я зажимаю рот ладонью. В жизни не видела ничего более омерзительного.

Некоторые лица я узнала: Джимми, Маркус, Хедер, Кайли…

Мне стало плохо.

Но было что-то в полотнах, что не позволило мне вернуться в свою комнату. Затаив дыхание, я сняла крышку с одной из коробок. Здесь были небольшие работы и сверху пачка старых фотографий, с которыми, вероятно, сверялся художник. Такая же мерзость, как и картины.

«Вот оно…» — шепнула я. Схожесть стиля бросилась мне в глаза, еще когда Эдам предложил забрать тот сельский пейзаж. Эта мысль не оставляла меня, являлась в ночных кошмарах. Но подписи не было, ничто не подтверждало догадку, которая сверлила смущенный разум. Только это. Шарф…

На каждой картине персонаж — жертва — связана или обвязана яркой полоской нарядной ткани. Красота и боль рядом.

— Точно такой же шарф, как… — Я вспомнила свой портрет, который так мне польстил.

Лиловый и алый шифон вился по всем картинам на чердаке, не смягчая, а подчеркивая гнусность главной темы: дети всех возрастов рядом с гротескными фигурами взрослых, истязающих их невообразимыми способами. Шарф был его фирменным знаком.

На некоторых картинах остались ярлыки. «Сто пятьдесят фунтов». Он их продавал, зарабатывал на них.

Почти десять лет я провела в окружении педофилов, а тем временем мой будущий муж рисовал, наживался на отвратительных портретах детей, которых я знала, с которыми росла; ребят, которые исчезали. Сомнений в том, что это его работы, у меня не было.

В слепом неверии я поспешно покинула чердак. Примчалась в ванную и нырнула под душ. Нужно было смыть все это с себя. Нужно было успокоиться, собраться с мыслями и добраться до Джози, пока она не попала в ужасную беду. Я надеялась, что еще не поздно. Надеялась, что могу успеть.

Я бросилась к Эдаму, забарабанила в дверь.

— Эдам, Эдам! Проснись! Это я, Фрэнки…