Инсургент

Когда мы подходим ближе, Маркус оставляет Питера и направляется вперед.

— Я знаю, куда идти, — объясняет он.

Он ведет нас мимо первого здания ко второму слева. Все постройки, кроме теплиц, из одинакового дерева — грубого и неокрашенного. Я слышу смех через открытое окно. Контраст между смехом и гробовой тишиной заставляет меня вздрогнуть.

Маркус открывает одну из дверей. Меня бы поразило отсутствие какой-либо защиты, если бы мы не были в штабе Дружелюбия. Они часто находятся на грани между доверием и глупостью.

В этом здании раздается только скрип нашей обуви. Я больше не слышу, как Калеб плачет, пусть и до этого он делал это не особо громко.

Маркус останавливается перед открытой дверью, где Джоанна Рейес, представитель Дружелюбия, сидит, смотря в окно. Я узнала ее, потому что трудно забыть лицо Джоанны, видел ли ты ее тысячу раз или лишь однажды. Толстая линия шрама тянется от правой брови до рта, что делает ее слепой на один глаз и заставляет шепелявить, когда говорит. Я слышала ее голос только раз, но хорошо это помню. Она была бы красивой женщиной, если бы не шрам.

— Ох, слава Богу, — произносит Джоанна, когда замечает Маркуса. Она идет к нему, распахнув объятия. Но вместо того, чтобы обнять, лишь слегка касается его плеч, как будто вспомнив, что Отреченные не поклонники случайного физического контакта.

— Другие члены вашей фракции здесь уже несколько часов, но они не были уверены, что ты тоже придешь, — говорит Джоанна. Она имеет в виду группу Отреченных, которые были с моим отцом и Маркусом в том безопасном доме. Я даже и не подумала побеспокоиться о них.

Джоанна смотрит за плечо Маркуса: сначала на Тобиаса и Калеба, а затем на меня и Питера.

— Бог мой… — начинает она, задерживая взгляд на окровавленной рубашке Питера. — Я вызову врача. И я могу дать вам разрешение остаться здесь на ночь, но завтра члены нашей фракции должны принять общее решение. И… — Она переводит взгляд с Тобиаса на меня. — Они вряд ли будут в восторге от присутствия Бесстрашных в наших рядах. Я, конечно же, попрошу вас отдать все оружие, которое у вас есть.

Интересно, как она поняла, что я Бесстрашная? Я все еще в серой рубашке. Рубашке моего отца.

Сейчас его запах — смесь из мыла и пота, наполняет мой нос и голову. Я сжимаю руки в кулаки с такой силой, что ногти врезаются в кожу. Не здесь. Не здесь.

Тобиас сдает свой пистолет, но, когда я начинаю тянуться к своему спрятанному оружию, хватает меня за руку, отводя ее от спины и переплетая свои пальцы с моими.

Я понимаю, что разумно сохранить хотя бы один из наших пистолетов. Но для меня было бы большим облегчением отдать его.

— Меня зовут Джоанна Рейерс, — говорит она, протягивая мне, а затем и Тобиасу руку для приветствия. Приветствия Бесстрашных. Я впечатлена ее осведомленностью о традициях других фракций. Я все время забываю, как внимательны Дружелюбные, пока сама не сталкиваюсь с этим.

— Это Тоб… — начинает Маркус, но Тобиас прерывает его.

— Меня зовут Четвертый, — говорит он. — А это Трис, Калеб и Питер.

Несколько дней назад «Тобиас» было именем, которое среди Бесстрашных знала только я, эта его часть принадлежала мне одной. Я понимаю, почему он скрывает это имя от мира, за пределами Бесстрашия. Оно связывает его с Маркусом.

— Добро пожаловать в штаб Дружелюбия. — Взгляд Джоанны задержался на моем лице, и она криво улыбнулась. — Позвольте нам о вас позаботиться.

И мы позволили. Дружелюбная медсестра дала мне мазь для моего плеча, разработанную Эрудитами, чтобы ускорить заживление, а затем отвела Питера в больничную палату, чтобы подлечить его руку. Джоанна повела нас в столовую, где мы встретили часть Отреченных, которые были в том безопасном доме вместе с Калебом и моим отцом. Здесь Сьюзан и некоторые наших старых соседей, сидящие за деревянными столами, расставленными по всей комнате. Они приветствуют нас, особенно Маркуса, с еле сдерживаемыми слезами и улыбками на лицах.