Инсургент

Я продолжаю смотреть, но не вижу себя. Я все еще чувствую ее пальцы, прикасающиеся к моей голове, такие похожие на пальцы мамы в то последнее утро, что я провела с ней. Мои глаза наполняются слезами, я качаюсь вперед-назад на табуретке, пытаясь забыть. Боюсь, что если начну плакать, то не смогу остановиться, пока не сморщусь, как изюм.

Мои глаза останавливаются на швейном наборе на комоде. Там нитки двух цветов — красного и желтого — и пара ножниц.

Я успокаиваюсь, расплетаю волосы и снова их расчесываю. Потом расправляю их, чтобы убедиться, что они лежат ровно. А затем поднимаю ножницы на уровень подбородка.

Как я могу выглядеть так же теперь, когда ее больше нет и все изменилось? Я не могу.

Я режу по прямой линии, насколько это возможно, используя скулы, как ориентир. Самым сложным участком оказываются волосы сзади, которые мне толком не видно, поэтому я делаю, что могу на ощупь. Светлые локоны на полу образуют вокруг меня полукруг.

Я выхожу из комнаты, даже не посмотрев на свое отражение.

Когда позже Тобиас и Калеб приходят, чтобы встретить меня, они смотрят на меня, как будто я не тот человек, которого они знали еще вчера.

— Ты подстригла волосы, — говорит Калеб, приподнимая брови. Попытка найти рациональную сторону в состоянии шока, это так «по-эрудитски». Его волосы стоят торчком с той стороны, на которой он спал, а глаза покрасневшие.

— Да, — соглашаюсь я. — Для длинных волос слишком жарко.

— Справедливо.

Мы идем вместе по холлу. Пол скрипит под ногами. Я скучаю по отголоскам эха моих шагов в здании Бесстрашных, скучаю по прохладному подземному воздуху. Но больше всего я скучаю по своим страхам последних пяти недель, которые кажутся такими незначительными по сравнению с нынешними.

Мы выходим из здания. Воздух снаружи давит на меня со всех сторон, душит, как подушка. Пахнет зеленью: так пахнет листок, если разорвать его.

— Все знают, что ты сын Маркуса? — спрашивает Калеб. — Я имею в виду, в Отречении?

— Понятия не имею, — отвечает Тобиас, бросая взгляд на Калеба. — И я был бы благодарен, если бы ты об этом не упоминал.

— Мне и не нужно об этом упоминать. Любой, у кого есть глаза, и так это увидит, — хмурится Калеб. — Сколько тебе лет, кстати?

— Восемнадцать.

— А тебе не кажется, что ты слишком взрослый для моей младшей сестры?

Изо рта Тобиаса вырывается короткий смешок.

— Она уже не маленькая.

— Перестаньте оба, — говорю я. Толпа людей в желтом обгоняет нас и идет по направлению к широкому приземистому стеклянному зданию. Солнечный свет, отражаясь от его стен, бьет в глаза. Заслонив лицо рукой, я продолжаю идти.