Мир без хозяина

Пять послов Сгалариона

То было на Заре Времён, когда молодые Боги, пробудившись от изначального сна, соткали из нитей нерастраченных грёз первые хрупкие образы того, что называем мы Вселенной; то было незадолго после Великого Рассвета, когда первые Солнца, отторгнув исконные покровы мрака, вспыхнули пожаром бытия, и лучи их озарили укрытые пеленою бежевых облаков новорожденные миры; то было во дни радости и первородной благодати, когда известно было Слово, способное потрясти само мироздание, разделить его надвое с легкостью, с какой Звездный Кузнец раскалывает молотом своим квазары, и Слово, воссоздающее сызнова расколотые доли с простотой, с какой соединяет Швея две части податливой ткани миров прочной нитью общей судьбы. То были времена, которые нельзя назвать древними, ибо сама Древность тогда была еще молода; времена, укрытые завесой сокровенных тайн и неразгаданных чудес, когда миры рождались, возникая из праха, с каждым тактом божественной мысли и умирали, оставляя после себя свет, рвущийся к Дальней Границе, попирающей Тьму своими пределами, и не было за Тьмой той ничего, ибо всё, что за ней, и есть Предел. И в этом вихре непокоренного хаоса элементов, в шквале порождавших самих себя частиц, был мир, имя которого стерли безжалостные звездные ветра, мир молодой и отважный, населенный народами, названия которых навеки и впредь утрачены, что даже само Время, алчным змием стерегущее злато воспоминаний, не могло бы вспомнить, как именовали этот мир когда-то Боги, и куда поместили его, оберегая от губительного урагана пронзавших плоть мироздания странствующих комет. Помнит Время лишь туманы, наполнявшие нетронутые луга и холодные хрустальные озера возлюбленного и воспетого демиургами мира, помнит молочное пламя звезды, согревавшей его, и помнит историю, что восстает в памяти космоса периодами, когда в очередной раз галактики выстраиваются сокровенным знаком, знаменующим виток бесконечной Спирали.

Как сказано уже, был мир тот молод и отважен, и войны гремели на землях его. И был в мире том человек, полюбившийся Богам, ибо совершал он во имя их подвиги, и стремлениями к высотам был им подобен; то был великий Полководец, покоривший мечом и копьем многие города, что в гордыне и своенравии своем устремляли золотые шпили дворцов и храмов к подвластным одним лишь Создателям небесам, он подчинил воле своей упрямых царей и правителей, и почти не осталось таких, кто отказывался бы признавать власть слова его и силы. Никто не смог укрыться от карающего перста Полководца – от завоеваний не спасали города ни окружавшие их широкие реки, ни высокие недоступные горы, в плодоносных долинах которых те города скрывались, ни крепкие, как незыблемый гранит Творения, замки-монолиты, способные отражать как стрелу, так и пламя…

И вот пришел тот час, когда во всем мире, наблюдаемом и опекаемом Богами, осталось только два города, способных называть себя свободными. Один славился своим неисчерпаемым богатством: закрома его ломились от будоражащих разум самоцветов, пришедших из глубинных недр космоса в ночи чарующих звездопадов, висячие мосты и городские парапеты совершенных форм были украшены искуснейшей филигранью из невесомых металлов, каких не сыскать больше в чреве Вселенной, каркасы зданий, кладка мостовых и раскидистых террас выполнены из полупрозрачного камня, пьющего солнечный свет днем и отражающего поцелуи звезд по ночам, а капители из ослепительно-белоснежного мрамора, затмевающего блеском своим сами светила, подпирали сияющий фиолетом небесный купол; жители города того носили одежды, сотканные разумными видами шелкопрядов безо всякого людского вмешательства, а по цветущим улицам-садам ходили забытые ныне священные животные, убранные, величавые и почитаемые. Другой же город известен был строем ровным боевых порядков своих, остротой мечей и точностью стрел, отвагой населявшего многоярусные кварталы его народа и военной мудростью генералов, не уступавших в ремесле войны даже великому Полководцу. И было имя первому городу Сгаларион, а второму – Наарихадон, – вот единственные имена, величие которых не позволило Времени позабыть их.

Так, одним днем, отмеченным на календарях Времени глубоким болезненным шрамом, подошел Полководец к прекрасному цветущему городу в блуждающем оазисе, именуемому Сгаларионом, что значит Родник Миражей на языке Богов, и ударили воины его в тысячи барабанов, и запел горделиво горн, возвещая горожан Сгалариона о прибытии Победителя Народов. Открылись мегалитические врата, и вышел из блистательных чертогов своих навстречу Полководцу Правитель сего города, восседая на грохочущей колеснице из драконовой кости, запряженной переливающимся лазурью шестиногим жеребцом, высекающим правыми копытами янтарь, а левыми аквамарины, и держал в руках своих Правитель восемь поводьев с восьмью мастифами восьми различных пород и расцветок, и на шеях их было восемь ошейников, выплавленных и отлитых из восьми драгоценных металлов; по изголовью трона его, помещенного в колесницу, расхаживали павлины, распустив хвосты изумительных красок, а на стенах колесницы рукою мастера изображались три птицы-сирина, несущие в лапах своих синюю розу, винный рог и корзину с налитыми мёдом фруктами, выполнены были создания эти столь искусно, что выглядели живыми, готовыми вспорхнуть и унестись к породившим их небесам; и просил Правитель великого Полководца оставить мысли о завоевании города его и пройти мимо, следуя к намеченной несравненным воином конечной цели.

– Сердце самого мира расколется, коль рухнет под громом солдатской поступи цветущий Сгаларион, коль низвергнется он в пыль обрушенных жилищ и разграбленных дворцов. Омоются слезами крови невинные лица младенцев, целомудренных дев и почтенного возраста стариц, скорбящих по утраченной его красоте, и выцарапают они глаза свои, не желая видеть, как умирает в дыму истории возлюбленный их город. Осенним листом осыплются плодоносящие сады наши, чтобы не встретит впредь полюбившихся вёсен, ибо не явится весна никогда боле в те края, где царствуют тлен и руина. Почернеют и укроются пылью храмы и площади наши, зарастут скверным сорняком колодцы с живыми водами, сгорят библиотеки, хранящие знания о глубоком прошлом и незримом будущем, покроются едкой ржавчиной мастерские и ювелирные кузницы, рухнут оземь купола обсерваторий, чтобы не узреть больше звезд, так рьяно ими желанных. Реку тебе, Триумфатор – так и будет, если длань чужая коснется сокровищ наших! Истинно и неотвратимо гласят о том надгробия побежденных тобою городов и царств.

– Прекрасен город Сгаларион, – отвечал ему Полководец, – и слова твои лишь побудили меня скорей войти в ворота его. Но ты не воин, и нет в городе твоём воинов, и потому честь не позволяет мне спорить с тобой на языке клинков и пилумов. Не примут меня Несравненные к пантеонам своим, коль подниму я меч на безоружного. Однако город твой – непременный шаг к моему божественному возвышению. Он нужен мне, чтобы одолеть непокорный Наарихадон, и богатства его мне в том помогут. Так назови же причину, которая заставит меня поднять мои легионы и пройти стороной великолепный Сгаларион с его висячими садами и курящими дурманом храмами, почему, скажи, должен избежать он всеобщей участи? Пять дней готов я ждать, Правитель, а к вечеру последнего приму из рук посла твоего ключ от врат городских, либо, ударив, возьму его сам, и – знай же – удар мой повергнет тебя в величайшую скорбь.

Так было сказано, и вынужден был Правитель ответить захватчику повиновением, и вернулся он в город свой, опечаленный Сгаларион, и каждый день назначал он послом к Полководцу одного из властительных горожан, способных, как утверждали они, склонить недруга на свою сторону.

Опускался вечер первого дня, и Полководцу явилась Жрица из славного города Сгалариона, Жрица красот человеческих, услад и тайных знаний, прибыла она верхом на грациозном лунном барсе, облаченном в сверкающие вечерними зорями латы, и повод на груди его был из осколков упавших звезд; вела с собою Жрица две сотни наложниц с изысканными браслетами на изящных шеях и запястьях их в дар Победителю Государей. И была Жрица та телом безукоризненна, черна глазами, бёдер изгибами соблазнительна, и благоуханный аромат темной атласной плоти её лишал рассудка и повергал в желание вечного служения; одежды её были из тончайших нитей паутины цвета чайной розы, правая грудь её была обнажена, левая же – прикрыта дымчатым кружевом, отчего делалась ещё более желанной, обе остры и упруги; локоны её вились, как летней ночи прохладный ветер.

– Вот дар тебе мой, Полководец, каким бы ни было твоё решение, – сказала она, и наложницы окружили Полководца, стали ласкать его и нашептывать слова любви, и звон браслетов и серег их был подобен колыбельной. – Но коль решишь ты обойти стороною город, благодарности моей и щедрости не будет предела, как нет предела океану небесному: я дам тебе тысячу девственниц, предназначенных для мужей Сгалариона, подберу супругу и любовницу каждому воину из легионов твоих по нраву его, что останутся они довольны ими до конца дней своих, а сама буду приходить к тебе ночью твоих желаний в образе, желанном тебе. Я посвящу тебя в таинство колдовских действ, обучу божественной алхимии, научу зреть движение звезд и читать календари пяти лун, взывать к силам незримого мира и понимать шепот духов, поведаю Слово, способное сразить человека, как разит сердце кинжал, – обещала Жрица, и голос её был сладок, как райский нектар.

– К чему мне девы твои, если мир лежит у ног моих, и могу я взять себе любую из жен? – вопрошал в ответ её Полководец, высвобождаясь из объятий двух сотен наложниц. – Говорю тебе, как испивший обе чаши – несравним пик услады плоти взбудораженной с моментом, когда достойный враг, свирепый и сильный, падает к ногам моим, в горячей битве сраженный, и вместе с нитями жизни его, разрубленными рукою моей, рушатся пути, дела и тщетные стремления его. Чарам никогда не будет места рядом со стальным клинком, как не соседствовать и доблести с обманами алхимии, уродующими и искривляющими мир. Ты предлагаешь соху астроному, ты предлагаешь крестьянину астролябию и телескоп. Ты предлагаешь воину обменять славу, подобие Богам и владычество над миром на слабую их иллюзию, крошащуюся до основания каждый раз, когда светила небесные не благоволят деяниям его. Тебе ли не знать, Жрица, что звезды всё чаще блуждают в хаосе, нежели выстраиваются в ряд? Ложна, как вижу я, наука о чарах твоя, ремесло твоё слабо и недейственно, ибо много речей ты молвила, но живым стою пред тобою, не сразили меня ни взгляд, ни Слово твоё. Проворна и грациозна кошка твоя, но лукавы и низменны помыслы.

И вернулась посрамленной Жрица в город Сгаларион, и наложницы её, отвергнутые и невожделенные, вместе с ней.

Вторым из послов, прибывших к шатру Полководца, в день второй, был именитый Купец, владетель дорог и ярмарок шумных, пастбищ бескрайних и земель вспаханных урожайных, хозяин дворцов, убранных богатствами несметными, и кладовых, златом полных, день и ночь сторожимых замками полновесными; приехал он верхом на трубящем слоне, чьи бивни были из чистой яшмы, шелковые попоны цвета пламени рассвета украшали опалы и жемчуга, щит на могучей груди сверкал каменьями редчайшими и бесценными, и было на щите том по одному от каждого из всех, что есть в мире, а за спиной Купца вздымался стяг города его Сгалариона. Перевязь ярких парадных одежд купеческих, украшенных тесьмою и кистями, была окаймлена бахромой, волны плаща ниспадали на одно плечо, цепи с гербами и марками торговых гильдий отягощали его шею, волосы и борода его были пропитаны благовонным маслом, чело венчалось тиарой с самоцветами и радужными перьями птиц, а в ушах пели серьги. Поднял Купец руку в приветствии, и зазвенели в пальцах его, схваченных перстнями и печатями дорогими, ключи из неразрушимого метеоритного злата от кладовых его ломящихся, и заговорил он, и были слова его металлом блестящим и податливым:

– Не золото тебе я подношу, о Сокрушитель Городов, но власть, неотъемлемо к нему прилагаемую. Не страхом и мечом, но словом, твердым, как алмаз, предлагаю тебе править в царствии своем, как незримо правлю им я. Столетиями прадеды мои выстраивали царство это из камней и металла, и вот, стоит оно, и весь Сгаларион под ним. Даю тебе половину его, коль свернешь ты с пути, и, гнев свой обуздав, обрушишь силу удара на город Наарихадон непокорный, обросший копьями и стрелами, словно чудовище-дикобраз мерзостное, а Сгалариону процветающему позволишь впредь торжествовать и восславлять имя твоё, ликуя; сам же, победу одержав, не будешь знать ты нужд, как и дети твои, столько поколений, сколько возводили отцы мои трон сей.

Отвечал Полководец, выслушав слова Купца, скупо прозвеневшие и упавшие в грязь монетой медной: