– К нему, Оливеру Трессилиану.
Он опустил ее руки и отошел. – Вы просите меня пожалеть Оливера Трессилиана, этого ренегата, это воплощение дьявола? Вы сошли с ума, – воскликнул он.
– Я люблю его, – просто сказала она.
Этот ответ заставил его умолкнуть. Он стоял, выпучив на нее глаза.
– Вы любите его? Вы любите его, – сказал он, – пирата, ренегата, похитителя вашего Лайонеля, человека, который убил вашего брата?
– Он не делал этого, – яростно опровергла она эти слова, – я узнала истину.
– От него, предполагаю я, – сказал сэр Джон и не мог удержаться от усмешки, – и вы поверили ему?
– Если бы я не поверила ему, я не вышла бы за него замуж.
– Вышли за него замуж? – Ужас сменил его удивление. Неужели не будет конца этим ошеломляющим открытиям? Дошли ли они до предела, или будет еще что-нибудь? – Вы вышли замуж за этого отъявленного негодяя? – спросил он беззвучным голосом.
– Да, ночью, в день нашего прибытия в Алжир.
Он стоял, молча смотря на нее, и наконец прорвался. – Довольно! – воскликнул он, сжав кулак и потрясая им в воздухе. – Довольно, бог мне свидетель. Если бы не было никакого другого основания повесить его, то это явилось бы достаточным основанием. Вы увидите, что в течение часа я покончу с этим позорным браком.
– Ах, если бы вы только выслушали меня, – умоляла она.
– Выслушать вас? – Он остановился у двери, к которой он, разгневанный уже направился, собираясь отдать приказание сейчас же покончить с этим делом. – Выслушать вас? – повторил он, и в его голосе был гнев и раздражение. – Я уже достаточно выслушивал вас.
– Этот человек много страдал, – сказала она, не обращая внимания на жестокий смех, которым он встретил это сообщение. – Один бог знает, сколько он перестрадал и телом и душою за грехи, которых он никогда не совершал. Многими из этих страданий он обязан мне. Теперь я знаю, что он не убивал Питера. Я знаю, что если бы не мой вероломный поступок, он мог бы доказать свою невиновность. Я знаю, что его захватили и увезли прежде, чем он мог оправдаться от обвинения, и что вследствие этого ему осталось только вести жизнь ренегата, что и случилось. Я больше всех виновата в этом. Я должна загладить свою вину. Пощадите его ради меня. Если вы меня любите…
Но он выслушал уже достаточно. Его желтое лицо залилось ярким румянцем.
– Ни слова больше, – пылко ответил он. – Именно потому, что я вас люблю, и жалею от всего сердца, я не хочу вас слушать. Я должен вас спасти не только от этого человека, но и от вас самой. Я плохо исполнил бы долг по отношению к вам, я обманул бы вашего отца и вашего убитого брата. И вы впоследствии поблагодарите меня, Розамунда.
– Поблагодарю вас? – воскликнула она звонким голосом. – Я буду проклинать и ненавидеть вас всю жизнь, считая вас убийцей. Вы безумны. Разве вы не видите, что вы безумны?
Лорд Генри Год, одетый, как он нам сам рассказывал, во все черное и с присвоенной его должности золотой цепью на груди, что было неведомо для других зловещим знаком, стоял в дверях. Его лицо было очень серьезно, но прояснилось, когда взгляд его обратился на Розамунду, стоявшую у стола.
«Я был счастлив, – пишет он, – увидя, что она оправилась, и высказал это».
– Ей следовало бы лежать в кровати, – сказал сэр Джон; на щеках его еще горели два красных пятна. – Она не здорова.