Когда Фрэнк забирает меня в конце дня, он не говорит ни слова. Мы складываем стол и скатерть, собираем тыкву и кукол из кукурузной шелухи, которых не удалось продать, и возвращаемся на ферму. Думаю, он почувствовал запах шоколада или моей вины, но мне каким-то чудом удается добраться до общежития незаметно для него. Там я кладу шоколадный батончик (он называется «Сникерс», и разве это не самое волшебное название?) под подушку.
Мне удается пережить ужин, мытье посуды, подготовку ко сну и за несколько минут до отбоя торжественно и молча вынуть шоколадный батончик из-под подушки, чтобы поделиться им с Сестрами, дав каждой по кусочку. Последний кусочек я оставляю себе, позволив ему таять на языке.
Это слаще, чем рай.
Но еще прекраснее вкуса – улыбки на лицах моих Сестер, когда они несут в свой сон аромат шоколада. Я верю, пока сворачиваю обертку что мне тоже будут сниться сладкие сны.
Я намерена встать пораньше, бросить фантик в костер и завалить бревнами, чтобы Фрэнк никогда не узнал о моем преступлении.
Но я совершила ужасную ошибку.
Я была так взволнована «Сникерсом», так хотела узнать, не уступает ли запаху его вкус, так рада поделиться с Сестрами моим сокровищем, что забыла об одном из самых грязных трюков Фрэнка: шпионить за нами.
С тех пор как Корделия пыталась сбежать, иногда он прячется в нашей спальне, чтобы услышать, говорим ли мы о нем, прячется за мешками с мукой в кладовке, чтобы застать нас врасплох, когда мы съедаем больше, чем нам положено, задерживается за окном ванной, чтобы прислушаться, не проводим ли мы слишком много времени обнаженными.
Если он кого-то поймает, наказание будет страшным.
И этой ночью он под моей кроватью.
Я с ужасом наблюдаю, как его рука выскальзывает из-под моего длинного одеяла, как только я кладу обертку на пол. Чувствую, как расслабляются мои кишки, когда его лицо багровеет от ярости.
– Ты смеешь загрязнять чистоту этого пространства?! – ревет он, выпрямляясь во весь рост, страшный великан. За один только мусор можно было бы отделаться голым наказанием, может быть, изгнанием, но тут он нюхает обертку и читает, что на ней написано. Его глаза начинают сверкать. Он хватает меня за воротник и с криками выгоняет пинками из общежития. Я поднимаю такой шум, что Матушки выбегают из своего дома, Братья – из своего. Кажется, я слышу, как Сестры кричат ему, чтобы он остановился.
Я хочу верить, что они кричат.
Чем отчаяннее я дерусь, тем крепче меня держит Фрэнк. Я чувствую такую ярость, что не сразу осознаю, куда он идет – а идет он к загону для лошадей, к корыту с водой, в котором он нас крестит. Иначе говоря, держит детей и Матушек под водой, пока они не умрут.
При виде корыта я обмякаю.
Умоляю, чтобы он сохранил мне жизнь.
Клянусь, я сделаю все.
Я буду носить черное всю оставшуюся жизнь, больше никогда не переступлю черту, только, пожалуйста, не крести меня.
Фрэнк молчит, держа меня под полной луной за воротник рубашки. Его молчание страшнее всего, что он может сказать.
Наконец он бросает меня в грязь и уходит в лес.