– Ладно, – сказал я, – обед будет через два с половиной часа, успеем.
– А если опоздаем, так ничего уж и не дадут?
– Дадут, но…
Я покраснел под его взглядом. Словно не заметив этого, он начал отряхивать песок с босых ног. Мы пошли наверх и, переодевшись, поехали на автомобиле в Клавестру. Нашли мастерскую. Мне показалось, что я заметил удивление в стеклянных глазах робота, который осматривал мою машину. Мы оставили ее и пошли пешком. Оказалось, что есть две Клавестры – старая и новая; в старой, местном промышленном центре, я был накануне с Марджером. Новая – модная дачная местность – кишмя кишела людьми, почти сплошь молодыми, зачастую подростками. В ярких, блестящих одеждах юноши выглядели так, словно нарядились римскими легионерами, – их костюмы сверкали на солнце, как коротенькие панцири. Много девушек, в большинстве красивых, нередко в купальниках, более смелых, чем все, что я до сих пор видел. Идя с Олафом, я чувствовал на себе взгляды всей улицы. Группы ярко одетой молодежи, завидев нас, останавливались под пальмами. Мы были выше всех, люди оборачивались нам вслед. Мы испытывали страшную неловкость.
Когда мы уже вышли на шоссе и свернули полями на юг, к дому, Олаф вытер платком лоб.
– Черт бы побрал все это, – сказал он.
– Придержи для более подходящего случая…
Он кисло улыбнулся.
– Эл!
– Что?
– Знаешь, как это выглядело? Как сцена в киностудии. Римляне, куртизанки и гладиаторы.
– Гладиаторы – это мы?
– Вот именно.
– Побежали? – сказал я.
Мы бежали по полю. До дома было миль пять. Но мы слишком забрали вправо, и пришлось возвращаться. Все равно мы еще успели искупаться до обеда.
Я постучал в комнату Олафа.
– Войди, если свой, – послышался его голос.
Он стоял посреди комнаты совершенно голый и из фляги опрыскивал грудь светло-желтой жидкостью, тут же застывающей в пушистую массу.
– Знаменитое жидкое белье? – сказал я. – Как ты ухитряешься это делать?
– Я не захватил другой рубашки, – буркнул он. – А тебе это не нравится?