— Не знаю, сможет ли он еще. Слишком поздно обрел Силу. Меняться нужно в более юном возрасте. Но зато новый герцог Тенмар сможет многое другое.
Новый. Потому что старого больше нет. Непобедимый Старый Дракон в последней схватке проиграл смерти.
Из уютной таверны льется мягкий свет. И влечет мелодичное пение. На древнем, давно забытом языке. Или полузабытом. Смутно знакомом, но непонятном…
Низкий порог остался позади, и золотистые стены отделили от бедного квартала. А слова странной песни вдруг стали понятны. Все — до единого.
Не хуже, чем «Был волчонок, станет волк…»
— О ком эта песня?
— Кто знает? — бесстрастное лицо, печальные глаза. У Джека были так же, только не черные, а золотые. — Может, и о тебе.
Какие странные здесь фрески. Кто придумал раскрасить стены бедной таверны?
— Вряд ли, — Ирия заняла пустующий столик у окна. Плотно завешенного странной темно-синей гардиной — тоже расшитой сюжетом прежних лет. Бурным морем с нависшей над столом волной. — Меня никто и никогда так не любил. И уже не полюбит.
— Всегда ли ты замечала чужую любовь?
Поют цимбалы, зажигательно пляшут банджарон. Вьются алые юбки, звенят монисты.
И такие же пары кружатся на фресках. Будто живые.
И рвется из окна в таверну бурное море.
Подобное безумие можно вынести. Оно даже красиво.
Юная подавальщица скользит между чисто вытертыми столами. Забирает грязные тарелки и старинные кубки, приносит новые. Осторожно звенит ложками. Со смехом принимает деньги.
— Меня опять не видят? Это потому, что я — рысь?
— Нет. Банджарон погибли в Сантэе. Подавальщицу убили гуговцы.
— Если бы я тогда знала — предупредила бы ее.