– Обязательно поклонюсь, – радостно вымолвил Никифор, окончательно уверовавший в своё счастье. – А тебе, отец Иван, я хоть сейчас поклонюсь за твою доброту.
– Будет, будет, – запротестовал Неронов, увидевший, что Никифор готов упасть перед ним на колени в уличную грязь. – Я этого недостоин. Бога благодарить надо.
Никифор последовал этому совету в Казанском соборе, где купил полурублёвую свечу и долго молился перед образом Святой Живоначальной Троицы.
Фёдор Ртищев встретил Никифора приветливо, не дал ему грохнуться наземь в благодарственном поклоне, а полуобнял его и провёл в свой кабинет.
– Я для тебя, отец Никифор, кое-что приготовил, – сказал Ртищев, беря в руки толстую и большую книгу в кожаном переплёте, серебряном окладе и с такими же застёжками. – Это мой дар первой церкви в Синбирске.
Отец Никифор принял Библию и прижал к груди. На его глазах выступили слёзы радости и благодарности.
– Это бесценный дар, господине! – с жаром произнёс он. – Век буду помнить твою милость.
– Когда ты едешь? – спросил Ртищев.
– Скоро. Ищу попутный струг в Астрахань.
– Не ищи, – сказал Ртищев. – Он уже есть. Обратись к Ивану Хитрово. Из его приказа идёт струг в Синбирск с воинскими припасами. Он о тебе знает.
– От твоих слов, милостивец, у меня камень с души свалился. Я искручинился, думая, как дойти до Синбирска.
– У меня, отец Никифор, к тебе личная просьба, – сказал Ртищев. – Доставь от меня окольничему Хитрово грамоту. Сделаешь?
– С превеликим удовольствием.
Ртищев подал ему свиток в кожаном чехле.
– Ещё одна просьба, – сказал Ртищев. – Сходи к Марии Ивановне, жене Хитрово, она для Богдана Матвеевича гостинец передать хочет.
– Всё сделаю, господине Фёдор Михайлович!
На прощание Ртищев со стеснительным видом сунул за пазуху Никифору кошелёк, в котором побрякивали деньги.
– Это тебе на дорогу, – сказал он, провожая Никифора до крыльца.
Приказ Казённого двора был тем местом в системе государственного устройства, откуда на служилых людей, включая и духовных лиц, источались царские милости. На Казённый двор ежедневно являлись священники, дьяконы, дьячки и пономари московских и городовых соборных церквей за жалованьем и сукнами на облачения. Бывалый в приказных делах дьячок Казанского собора присоветовал Никифору явиться на Казённый двор в старой рясе. Слава Богу, тот его не послушал, надел подаренную ему Нероновым рясу и прошёл в приказ до света. На Казённом дворе было уже людно, там толпились духовные лица, которые пришли в Москву из дальних мест, многие донельзя обтрёпанные, а иные в лаптях. Никифор посмотрел на это скопище и сокрушенно подумал, что обещанных денег и сукон ему не дождаться до морковкиного заговенья.
Когда развиднелось, на крыльцо приказа вышел дьяк и оглядел собравшихся. Острым взглядом среди нище одетой духовной братии он выглядел отца Никифора и подозвал к себе. Узнав его имя и звание, дьяк, не обращая внимания на вопли недовольных, привёл Никифора в комнату, взял с него поручную запись и выдал двадцать рублей. Затем кликнул ключника, и явился низкорослый человек с заспанной рожей. Дьяк что-то ему шепнул, и ключник повёл Никифора за собой в глубь избы приказа.