Подьячий достал из волос на голове другое перо, для чёрных чернил, и продолжил работу.
Отец Никифор подошёл к другому площадному подьячему, но на его работу посмотреть не успел: его имя громко выкрикнули с крыльца Разрядного приказа.
– Как, поп, не боязно ехать на границу? – спросил Иван Хитрово. – Налетят ногайцы, уволокут тебя, нехристи, в полон.
– Славить имя Божье нигде не страшно, – ответил Никифор, осеняя себя крёстным знаменьем.
– Добро мыслишь. Через несколько дней можешь ехать. Струг на Синбирск стоит на реке супротив пушечного двора. На него сегодня начнут грузить свинец в свиньях и зелье для больших и малых пищалей. Стрелецкий капитан Нефёдов о тебе ведает.
– Мне нужно будет семью по пути забрать, – робко промолвил Никифор.
– Это в каком месте?
– За Муромом в селе Глазковом. Там попадья у моего двоюродного брата обретается.
– Дозволяю задержаться, – сказал Иван Хитрово, – но не более чем на полдня. Там на струге иноземцы из Казани идут, им поспешать надо.
– Я не задержу их. Возьму попадью за руку и мигом на струг.
– Передай от меня грамотку брату, – сказал Иван Хитрово, подавая Никифору свиток. – С Богом, поп! Гляди, не опоздай на струг!
Выйдя из Разрядного приказа, отец Никифор поспешил за пределы Китай-города в пушкарскую слободу на берегу реки Неглинки. Ещё не достигнув слободы, он почувствовал запах гари и дыма, в Пушкарской и Кузнецкой слободах было много кузниц, и все они работали, изготовляя в основном холодное и огнестрельное оружие. Издалека Никифор увидел большой амбар, с высокой конусообразной крышей, над которой поднимался дым от плавильных печей, в которых варили бронзу для государевых пушек. Мимо Никифора проехала большая телега, которую волокли шесть лошадей. На телеге лежала пушка, через жерло которой тощий поп мог свободно провалиться. Никифор покачал головой, удивляясь сноровке пушечных дел умельцев.
Струг стоял возле берега Неглинки, прислонённый бортом к бревенчатому настилу, по которому работные люди переносили с телег короба, в которых были уложены холстинные мешочки с зельем, тащили по двое большие чушки свинца для пуль.
Кормщик разговаривал с человеком в шапке, в которую было воткнуто белое перо, на боку у него торчала засунутая за кушак богатая сабля. Судя по одежде, человек этот был из иноземцев с польской стороны, таких людей Никифор уже примечал в Москве.
– Мы не можем ехать без коней! – раздраженно говорил иноземец. – Я со своим Серко против шведов бился. Что ж мне, своего друга на торгу продавать?
– Если бы ты один был с конем, пан, – отвечал кормщик. – Вас же четверо шляхтичей, и все на конях. А где прикажет твоя милость везти стрельцов, пушки, пищали, свинец, зелье? Отчаливаем не завтра, могут ещё попутчиков подослать, где их помещать?
– Значит, не берёшь коней?
– Не возьму, – твердо сказал кормщик. – Я за струг головой отвечаю.
Иноземец зло сплюнул, сел на своего верного Серко и помчался в город, обдав Никифора клубом пыли.
– Что ищешь, батька? – спросил кормщик.