– Спасибо, мой господин. – Пришепетывание исчезло вместе с клыками.
– Ты удивительный везунчик, мой мальчик! Уже второй эксперимент с твоим участием, и такая удача! – Фон Клейст лучился радостью. – Но запомни, третьего шанса я тебе не дам, я просто попрошу доктора Штольца многократно увеличить дозу. Ты меня понимаешь?
Вольф часто закивал.
– Прекрасно. Доктор, думаю, Курт усвоил урок, можно отпустить его на волю.
Когда Штольц не без опаски потянулся к металлическому ошейнику на шее у Вольфа, он продолжил:
– И, мой мальчик, разберись с этой своей… болотной девицей. Декапитация, как по-научному изящно выразился доктор Штольц, – вот наилучший способ решения проблемы. Кажется, я тебе уже говорил.
В подземелье вдруг сделалось темно, по ногам потянуло холодом. Митяй теперь двигался наощупь, вытянув перед собой руки. Наверное, темнота эта означала конец сна, намекала на то, что ему пора. Но вот беда – в сон он входил с конкретной целью, снова повстречаться с Танюшкой, возможно, даже поговорить с ней, подготовить. Он чувствовал, что стоит лишь проявить настойчивость, и найдется выход из этого подземелья в другое, то, что с ящиком, похожим на хрустальный гроб. Но, помимо этого, он чувствовал и другое… Время уходило, утекало водой между пальцев. И минуты, которые он проживал в своих снах, могли превращаться в часы в реальной жизни. Его сон, его правила, но время отказывалось подчиняться этим правилам. Упырь велел Вольфу разобраться с Лидией. Декапитация… Такое мерзкое, тошнотворное слово. В обычной жизни Митяй бы ни за что не догадался, что оно означает, но сны делали его умнее, словно бы во снах он черпал какие-то неведомые доселе знания. Такое с ним уже бывало в детстве, когда, чтобы выучить наизусть стишок, он клал под подушку книжку. Это было смешно и наивно, но в детстве этот незамысловатый трюк всегда срабатывал. Так почему бы ему не сработать сейчас?
Митяй замер на распутье в этой окружающей его безмолвной темноте. Ему предстояло сделать выбор. Очень сложный выбор…
Не то чтобы ему очень нравилась Лидия. Сказать по правде, она ему скорее не нравилась. Во сне причина была очевидна, во сне все воспоминания и незначительные детали делались яркими и отчетливыми. Митяй видел и помнил, как на Лидию смотрел его батя. Когда-то точно такими же глазами батя смотрел на Митяеву мамку. Это было правильным, это должно было длиться очень и очень долго. Как там говорят? Пока смерть не разлучит нас? Смерть разлучила… И нельзя винить в этом батю. Как нельзя винить его в том, что он вот так смотрит на совершенно постороннюю женщину. Но не винить не получалось. Особенно сейчас, когда в этой кромешной темноте все воспоминания сделались такими яркими, до рези в глазах. Или это из-за слез?
Митяй потер ладонью совершенно сухие глаза, зло помотал головой. На смену одному воспоминаю пришло другое. Залитое кровью лицо Лидии и ее губы, шепчущие «беги». Она видела его! Как видела его и Танюшка. Никто не видел, а у них получилось. С Танюшкой понятно, она внучка бабы Оли, а баба Оля, оказывается, не простая училка немецкого, а самая настоящая ведьма. Была ведьмой… Баба Оля была, а Танюшка есть. Потому и видит. А что не так с Лидией? Почему она смогла разглядеть его за тонкой перегородкой, разделяющей миры? Уж не потому ли, что она умирала? Умирала точно так, как до этого умирал и он сам? Он ведь помнил эту свою не-жизнь, когда было невозможно разобраться, где явь, а где бред, когда хотелось перегрызть себе вены на руках, чтобы избавиться от этого мучительного чувства утекающей вместе с кровью жизни. Он помнил, как ненавидел всех и вся в эти страшные моменты. Помнил, на что был способен. На все! На убийство? Легко! Если бы ему сказали, что это прекратит его собственные страдания, то уж точно. А Лидия даже в том своем состоянии пыталась его спасти, велела убираться. Сумел бы он так? Тогда точно не сумел бы. А сейчас?
Митяй закрыл глаза, словно бы даже темнота была слишком яркой для него, и перестал дышать, чтобы отчетливее слышать тот внутренний голос, который по батиному примеру называл чуйкой. Чуйка велела действовать! Не стоять истуканом посреди сна, а просыпаться и делать для Лидии все, что еще можно сделать. Если вообще возможно сделать хоть что-то.
Чтобы выйти из сна, ему не пришлось искать дверь, он просто открыл глаза…
В кабинете Стеллы царил полумрак, который лишь самую малость разгонял свет от стоящей на письменном столе керосиновой лампы. В кресле за столом сидел Сева. Вид у него был сонный и растрепанный, из чего Митяй сделал вывод, что Сева тоже придремал, охраняя его сон.
– Проснулся? – спросил Сева.
Вопрос был глупый, потому что очевидно же, что проснулся. Но подначивать его Митяй не стал, вместо этого сам спросил:
– Где все?
По глазам было видно, что Севе не терпится узнать, что он видел во сне, но он все-таки ответил:
– Влас Петрович и твой отец ушли. Уже давно. Стелла ушла только что. За ней приехал этот… фриц. – Он болезненно поморщился.
– Соня?
– Соня в гостиной. Я устал с ней спорить, Митяй. Она собирается идти с нами в Гремучую лощину.