– Не подкрадывайся, – сначала сказал, а потом испугался, что Стелла обидится.
Она не обиделась, она была встревожена не меньше, чем он сам.
– Я чувствую Григория. – Она смотрела Власу в глаза, в ее собственных глазах были растерянность и страх. – И я чувствую… – Ее верхняя губа дернулась, обнажая клыки, – фон Клейста. Он где-то совсем близко!
Влас уже почти привык к тому, как стремительно может двигаться Гриня, но к тому, что теперь и Стелла может так же, оказался не готов. Она, кажется, тоже. Потому что, когда она появилась перед ним с зажатым в руке осиновым колом, выглядела она так, словно ей дали сапогом под дых.
– Какой кошмар… – Она расправила плечи, положила свободную ладонь на солнечное сплетение. – Больно-то как…
– Это с непривычки. – Влас накрыл ее ладонь своей, но тут же убрал руку.
– Что это было? – Стелла тяжело дышала, но осиновый кол сжимала крепко.
– Гриня называет это потоком. Стелла, осторожно, тебе нельзя находиться в нем очень долго.
– Почему? – Спросила она и выскользнула во двор.
Влас тоже выскользнул, с обычной человеческой неуклюжестью, даже дверной косяк плечом задел.
– Потому что в потоке теряется человечность, а голод усиливается.
Он смотрел в ее обнаженную спину, на ее босые ноги и думал, куда же она босая?..
– Значит, у меня есть три дня вместо пяти. – Стелла спрыгнула с крыльца. – Влас, нужно спешить.
Она не стала его дожидаться. Вот она есть – и вот ее нет. Лишь мелькнул где-то вдали бордовый всполох.
Нужно спешить. Влас сорвался на бег. Он обернулся уже на краю участка, как раз успел заметить, как снова открывается дверь. Видать, не получилось уйти по-тихому.
К лесной опушке он бежал что было мочи. Спотыкался, оскальзывался, несколько раз падал. Чем ближе он был к лесу, тем теплее становилось. Теплее и ветреннее. Теперь он падал не сам, его сбивал с ног ветер. Ветер летел впереди него, подхватывая с земли комья грязи, ветки и прошлогодние листья. По этому шлейфу Влас мог видеть путь. Все они, и живые, и неживые, и даже ветер, рвались к пятачку земли, на котором прямо сейчас начинался смертный бой. Уже начался!
Он не сразу увидел лежащую на земле Танюшку. И не сразу увидел ползущего к ней Митяя. Все его внимание было устремлено на черную воронку, из которой вырывался, уже почти вырвался человек. Нет, уже не человек. В фон Клейсте не осталось ничего человеческого, воронка сорвала с него человечность, как камуфляж. Вместе с кожей. Настоящая суть его была страшна и отвратительна. Тело вытянулось, конечности удлинились, челюсть выдвинулась вперед, распахнулась то ли в безумной улыбке, то ли в голодном оскале. Глаза… А глаз не было! Черные дыры вместо глаз, с копошащимися в них красными искрами.
Вокруг фон Клейста кружили две фигуры: одна – мужская, вторая – женская. Кружили, подталкивали остро заточенными кольями к краю образовавшейся в земле воронки. У Грини получалось хорошо, у Стеллы – красиво. А сам Влас не мог ничего. Наверное, он мог лишь попытаться удержать остальных, тех, кто бежал по вспаханному полю к полю боя. Первый несся Сева. Следом, сильно отставая, Соня и Лидия.
Они, эти смелые и отчаянные, не должны были видеть тех двоих, чью тайну Влас пытался, но, кажется, больше не мог защитить. Они видели! И Сева, и Соня, и Лидия. Видели, как кружатся в смертельном танце три существа. Один не-человек и два не совсем человека. Потому что обычному человеку не дана ни такая скорость, ни такая ловкость, ни такая сила. Потому что обычный человек не встал бы после такой раны, а Гриня встал. Сначала на колени, потом на ноги. Пошатываясь, снова ринулся в бой.
Лидия видела… И рану, и взгляд, который можно было назвать прощальным, и… клыки. Лидия видела все то, что видел сейчас Влас, глядя на Стеллу.