— Кто закрыл мою квартиру? Откуда… сирень? Ногти? Обрывки писем? Парацетамол? Ты читаешь мои мысли или…
Он молчал.
— Это ты сделал? Ты? Отвечай!
Егор обернулся, и Саша вздрогнула, увидев его глаза.
Зеленые. Чужие.
Домовой протянул ей руку — в кулаке были зажаты ее носки; черно-белые и несуразные. Большие, на несколько размеров больше, чем надо. Нестиранные, с присохшей темно-красной корочкой. Кетчуп или кровь — неизвестно.
Она спрятала их в стиральной машинке. Это ее носки.
Ее.
Ее домовой нашел их. И захотел вернуть.
Саша замахнулась.
Они сидели рядом, обнявшись; баловались, как дети. Коля пытался подцепить краешек Сашиного носка своим; нитка цеплялась за нитку, и Саша поддержала шутливую борьбу. Кто кого? Чьи носки окажутся на полу первыми?
Носки сцепились крепко-крепко. Нитки перепутались.
Саша посмотрела в его глаза, Коля — в ее.
Повинуясь внезапному порыву, они замерли: в комнате стало тихо-тихо. Саше почудилось, что электрический камин еле слышно потрескивает; словно дрова в печке. Было очень уютно. Как в старом деревенском домике, где она провела детство и юность.
И тогда Саша сказала:
— Никогда не бросай меня.
Борис Богданов
А еще я хотел дудочку!
Колеса заскрипели ранним утром, когда солнце только показало красно-золотой край над ближним росистым лугом. Заполошно сорвались с верхушек древних дубов вороны и галки, взвились, заграяли. Порскнула с кустов пернатая мелочь, засвистала и заверещала. Старый секач на опушке леса сторожко повел ушами, хрюкнул. Ближние к лугу кусты зашевелились, оттуда вылезло его обширное семейство: матки, толстенькие подсвинки и полосатые сеголетки с любопытными глазками. И гуськом, гуськом побежали ближе к лесу, под темный и влажный древесный полог.