Кашель все сильнее сжимал меня в железном кулаке, не давая дышать.
Это не было похоже на очередной обморок – на сей раз приступ был тяжелым и медленным, словно грудь заливали постепенно твердеющим цементом. Даже если бы Страттори ничего мне не рассказала, я бы и сама догадалась, что со мной творится нечто ужасное.
Воздух, мне нужен воздух.
Кашель не отпускал. Колетт убрала мою руку ото рта, прижала к губам стакан и заставила пить мелкими глотками. Прохладная вода остудила пылающее горло.
– Спасибо, – хрипло выдавила я и поставила стакан обратно.
Сестры, забыв про меня, во все глаза уставились на него.
В воде, кружась и извиваясь, плавали алые облака, чем-то похожие на светонити. Их вид завораживал, если не знать, что это такое. Кровь.
– Лакс? – Из голоса Милли исчез привычный задор.
Я открыла было рот – даже не знала, рассказать все как есть или солгать. Но вдруг опять зашлась в кашле, руки и ноги начали холодеть.
Нет, не сейчас. Мне ведь надо продержаться еще один акт. Не сейчас, когда зал полон зрителей, а их карманы битком набиты драгоценными камнями, которые они бросят к нашим ногам во время заключительной песни.
Не сейчас, когда Дьюи еще жив.
Колетт прижала к моим губам свой платок. От него пахло кокосом – ее фирменный аромат. Я попыталась вдохнуть запах моей любимой сестры, и кашель начал отступать.
На платке тоже остались пятна крови.
Колетт вскочила на ноги:
– Пойду приведу доктора Страттори.
– Не надо.
Милли нахмурилась:
– Лакс, дело серьезное. Это нельзя игнорировать.
– Знаю! – просипела я и глубоко вздохнула. – Знаю. Не тревожьтесь, хорошо? Страттори мне ничем не поможет.
Колетт взяла у меня из рук свой окровавленный платок и развернула.