Затонувшая земля поднимается вновь

22
18
20
22
24
26
28
30

– Мне-то откуда знать?

Посмотрела на себя.

– О боже, – сказала она буднично. – Так иногда бывает. Но мужчины вряд ли возражают.

Она предложила ему чашку чая. И сперва все делала нерешительно, потом – со внезапной потрясенной улыбкой, словно вспомнила, как наливать чайник или выдвигать ящик и искать внутри ложечку. Минуту-другую Шоу наблюдал за ней, потом сел на диван – спокойный вопреки себе, – и оглядел толстые сизые ковры и сосновую мебель, огромные разукрашенные кру́жки от королевской службы «Английское наследие» с выдрами и зимородками.

– Я вижу, что у тебя есть слабые места, – окликнула она с кухни. А потом, снова садясь рядом: – Это очень сложная работа. К медиуму не приходят без проблемы – но часто люди сами не знают, в чем она заключается. Медиум же, в свою очередь, не знает, что она транслирует. В самый критичный момент она отсутствует. Она лишь проводник. – Миссис Суонн улыбнулась. – Ты удивишься, как много можно исправить, просто изменив привычки. – В связи с этим она вручила несколько листовок – большинство с виду рекомендовали сменить мясной рацион на рыбный, – а также телефонный номер на случай, если появятся дополнительные вопросы.

– Некоторые замечают, что на первых порах их тревоги даже усиливаются, – сказала она. – Это пройдет. Но если тебя что-нибудь будет беспокоить, просто звони, проведем дополнительную консультацию.

– Я и не ожидал, что все будет так, – сказал Шоу.

– Ты ожидал совета, ты ожидал понимания. Возможно, ожидал гласа с астральной плоскости. Ну, у кого-то бывает и так. Но ты обнаружил заурядную женщину с двумя детьми. – Она ободряюще коснулась его руки. – Каждый находит что-то свое, – сказала она и добавила в дверях, когда он уходил: – Еще одно. Ухаживай за матерью. – Это медиум сопроводила сложным взглядом, легкомысленным и извиняющимся, но в то же время прямым и почему-то насквозь ироничным. – В конце концов, она за тобой ухаживала.

– Пожалуй, тут ты права, – ответил Шоу как можно бесстрастнее, хотя сам в этом сомневался. Да и что она знает о его матери? Позже он заметил Тиму:

– Я бы сказал – это странный совет.

Тима это не заинтересовало.

– Энни – моя сестра, – сказал он. – Но мы больше не общаемся.

– А, значит, ты Тим Суонн. Что-то ты непохож на лебедя. – А когда Тим только уставился в ответ: – Это я так пытался пошутить. – И потом Шоу добавил: – Наверное, ей так положено, всем говорить что-нибудь в этом роде.

В среду Шоу проснулся в два ночи с ощущением, что ему звонят на домашний. Сняв трубку, вместо голоса или гудков он услышал какое-то электронное молчание, очень чистое, искусственное и ожидающее.

– Алло? – сказал он. И еще сказал: – Виктория? Это ты?

Но нет.

Какое-то время Виктория Найман почти каждую ночь оставляла ему голосовое сообщение – они копились, чтобы разом обнаружиться на следующее утро, краткие моментограммы, рассказывающие о ее дне, о ее красивом старом доме, о процессе реновации. Там не жизнь, а сплошное приключение, сказала она. «Можно сидеть на площадке первого этажа, читать на солнце детскую книжку твоей матери, и, как только задумаешься, почему волшебства не бывает в твоей жизни, плотник говорит, что у тебя завелся древоточец». После поездки в магазин «B&Q» в Телфорде она назвала полки с инструментами «мужскими гирляндами, коллекционными предметами для мужиков». Типичная Виктория: самоуничижительная и оптимистичная – пожалуй, нарочито хрупкая. «Надо сказать, я тут встретила довольно странных людей».

Шоу никогда ей не отвечал, потому что не хотел поощрять у нее привычку ему писать; но все-таки сообщения часто его улыбали.

– Виктория?

Внезапно вернулись гудки, и он положил трубку. В доме 17 по Уорф-Террас было для разнообразия тихо. Подъездные сквозняки заносили под дверь с первого этажа слабые ароматы чьего-то ужина навынос – сырой тунец с липкими ферментированными соевыми бобами из «Тосы» в Рэйвенскорт-парке. Он смотрел через улицу – туда, где между крыш проглядывало северное сияние в стиле летнего Лондона: рыжее, неподвижное и в то же время какое-то завивающееся; затем через две-три минуты – словно человек, который снял с конфорки кастрюлю и ждал, пока она остудится, – снова взял трубку и набрал тот номер, что дала после сеанса Энни Суонн.