Смотритель

Днем, когда Блэкберн открыл кладбищенские ворота, освещенный солнцем снег ошеломлял ярким блеском. Из-за того что памятники поменьше спрятались под белым покровом, кладбище казалось более пустым, чем обычно, словно на нем освободилось место для новых обитателей. Уилки, несомненно, счел бы это предзнаменованием. «Не думай слишком много о таких вещах», – сказал себе Блэкберн, но, глядя на кладбище, невольно вспомнил, как лежал, истекая потом и не в силах пошевелить руками и ногами, возле табачного поля. Сейчас его охватило похожее ощущение: начинается нечто такое, что он будет не в силах остановить.

Принеся и разложив инструмент, Блэкберн принялся копать могилу. Верхний слой земли был такой твердый, что мотыга застревала в нем. Комья мерзлой земли падали на брезент, словно куски кремня. Но вскоре грунт стал мягче. Когда Блэкберн зачерпнул лопатой очередную порцию земли, что-то блеснуло на солнце. Уилки так однажды нашел серебряный доллар 1898 года, а могильщик из окрестностей Моргантона, по его словам, как-то откопал испанский дублон, но сейчас это оказался всего лишь кусочек слюды. Блэкберн иногда находил монеты, но они лежали на могилах сверху и были специально оставлены там, а не потеряны. И не только монеты: наперстки, блесны, заколки, перочинные ножи.

Среди вещей, оставленных Уилки преемнику, была книга «Погребальные обычаи: происхождение и развитие». В ней описывались предметы, которые помещали в могилы и на них для использования в загробной жизни. Зулусы и греки хоронили своих покойников в украшениях и с копьями. Римляне зарывали с телом монеты – плату за переход в загробный мир. Когда Блэкберн спросил Уилки, не из этих ли соображений оставляют на могилах наперстки и ножи, старик задумался, а потом заметил: «Много дивного существует на этом свете, да и на том, наверное, тоже». Какова бы ни была причина, в отличие от цветов и венков, эти подношения делались тайно. Просто они вдруг оказывались на могиле, словно с луны свалились. Блэкберн, как и его предшественник, их не убирал. Через несколько месяцев дары погружались в грунт и скрывались из виду.

Солнце продолжало пригревать. Ближе к вечеру из-под снега показались прежде скрытые могилы. Вокруг кладбища ветви деревьев стряхивали с себя ледяную корочку, которая со звоном разбивалась о землю. Сапоги и рабочий комбинезон Блэкберна были измазаны в грязи. Вскоре могила стала слишком глубокой, и ему пришлось опустить вниз стремянку. Уилки говорил, что больше всего на свете боится остаться в пустой могиле на ночь, и ему постоянно это снилось в кошмарах. Иногда Блэкберну снилось то же самое, и он подозревал, что так бывает со всеми работниками кладбищ. Сейчас Блэкберна, хоть он и бодрствовал, угнетало ощущение, что дно могилы вот-вот разверзнется, словно люк эшафота, и его поглотит тьма. Он старался хотя бы одной ногой всегда оставаться на нижней ступени стремянки.

Еще через час Блэкберн начал уставать. Когда он только начинал работать смотрителем, преподобный Ханникат за три доллара нанимал ему в помощь Нила Уиза или Бака Мердока. Уизу ничего не стоило бросить в могилу окурок или чертыхнуться, когда удар мотыги приходился в камень. Он распевал неприличные песни и прикладывался к фляжке, которую всегда держал в заднем кармане. Несмотря на маленький рост, Уиз считал могилу достаточно глубокой, если не видел поверхности земли, стоя на дне. «Зато раньше всех успеют на Страшный суд», – шутил он, выбрасывая наверх лопату и выбираясь из могилы. Блэкберну приходилось заканчивать работу за него. Мердок, отсидевший пять лет в тюрьме, был спокойнее, но постоянно жевал табак и сплевывал. К тому же он вечно ходил без рубашки, если только не стояли совсем уж сильные морозы. Спустя несколько месяцев Блэкберн сказал преподобному Ханникату, что предпочитает работать один.

Начало смеркаться, когда Блэкберн положил лопату на край могилы и поднялся по стремянке. Он накрыл вынутую землю вторым куском брезента и отнес инструменты в сарай. Вернувшись, остановился и посмотрел через дорогу на пастбище Хэмптонов. Родители Джейкоба собирались построить сыну на этом месте дом, но, как и многое другое, это было до его женитьбы. Блэкберн вспомнил, как Джейкоб впервые привез Наоми на кладбище. Она еле доставала жениху до плеча и казалась совсем юной, но Блэкберн понял, почему Джейкоб влюбился без памяти. Наоми была по-особенному красива: лавандового цвета глаза, черные волосы, блестящие, словно свежий антрацит, но что запомнилось Блэкберну больше всего – ее бело-коричневые туфли, поношенные и без нескольких колечек для шнурков, но сами шнурки были новые, и их яркая белизна, несомненно, придавала туфелькам очарование. Эта деталь тронула Блэкберна настолько, что он не мог описать свои ощущения словами ни тогда, ни сейчас. Он вспомнил, как она сидела рядом с ним в кинотеатре. Благодаря то ли мылу, то ли духам от ее кожи исходил аромат жимолости. В моменты тишины Блэкберн слышал ее дыхание, ощущал прикосновение ее пальцев к руке, когда происходящее на экране заставало Наоми врасплох.

Он обошел домик и на заднем крыльце, раздевшись до нательного белья, смыл с себя грязь в тазике с водой и мылом. Переодевшись в чистое, затопил печь. В котелке разогревалась фасоль, а в духовке – кукурузный хлеб. В кладовке стояла бутылка простокваши, но Блэкберн решил выпить кофе. Положив дрова на подставку в камине, он сунул под них обрывок газеты и чиркнул спичкой. Пламя плющом обвилось вокруг поленьев.

– Разгорайся! – приказал он огню.

Если не считать трех слов, сказанных Веронике Уивер в магазине, это было первое, что он произнес за последние два дня.

Блэкберна по-прежнему тревожило то, каким пустым показалось кладбище этим утром. Его мысли вернулись к Джейкобу. В Корее день едва начался. Там было еще холоднее, опаснее. «Это просто снег скрыл некоторые могилы. Только и всего», – мысленно сказал себе Блэкберн, но, закрыв глаза, все равно видел зияющие белые пустоты в рядах надгробий.