Бьёрнланды. Ну да — в караулы все ходят лишь со своими. И за квиринцами присматривают так же.
— Где они⁈
Элгэ кинулась вперед. Будто чувствуя спиной тревожный взгляд Азы. Острый, как у хищного кречета.
Что? С чего она вдруг… Всё же хорошо.
— Виктор! — илладийка даже успела протянуть руки. Как вольная птица — крылья.
Не кречет — чайка.
Виктор будто стал много старше. Похудел, построжел. Взгляд — совсем волчий. И хмурый.
— Элгэ! — в черных как южная ночь очах появилось что-то… прежнее. — Мне Конрад сказал, но я не поверил…
Взгляд Азы будто прожигает спину. Как она не отстала — в ее-то годы?
— Виктор! — Почему Элгэ вместо крепких, теплых объятий кричит? — Где Кармэн, где Арабелла⁈
Где мягкосердечный король Георг?
Во взгляде Виктора — уже не только ночь. Еще и ее тьма. И всё, что за ней. Бездна.
Или еще хуже — ничто.
И глухой-глухой голос:
— Погибли.
2
Элгэ сама виновата. Сама сделала глупость, когда кинулась на шею давно потерянному Виктору. Обнимать и утешать. Не видя ничего вокруг. Ладно — благородного Олафа. Ему ничего и не обещано. Но разве Элгэ вспомнила хоть на миг юного Октавиана? И заметила погасшее личико Элен?
А еще хуже, что его не заметил и Виктор. Просто пронесся мимо. К Элгэ. Такой же давно утраченной и внезапно обретенной.
И потом — когда его окружили старые друзья и… новые любопытствующие. Когда пришлось отвечать на сотни вопросов. И всё, что держало Виктора в реальности, — крепко сжатая им рука Элгэ. Судорожно стиснутая. Он так ее и не выпустил.
И когда все хоть ненадолго оставили их одних — в тесной палатке на двоих. И будто вернулась странная, горькая ночь по дороге в Аравинт. Когда горькие, злые слезы вымочили Элгэ рубашку — на обоих плечах, на груди. И разжать объятия Виктора — всё равно что его убить.