– Не мешайся, шляхтич! – грозно рыкнул на него подьячий, обнаружив, что под приказным затрапезным обличием скрывается свирепый нрав. – Никуда твоя земля не денется. Отсель хоть день скачи, сломя голову, других помещиков нет. И до тебя дойдёт черед!
От этих слов обычно драчливый Лайков как-то увял и отправился восвояси.
– Пора грамоту делать, – сказал Говоров, когда они объехали выбранную Палецким землю по всему кругу.
Он развязал свою суму, вынул из неё чернильницу, перья, бумагу, сел на пенёк и задумался.
– Что не пишешь? – спросил шляхтич.
– А чем писать? Чернила-то высохли.
Палецкий расхохотался, достал из-за пазухи золотой и кинул подьячему. Тот ловко поймал его на лету и сунул за щеку.
– Начнём, благословясь, – промолвил подьячий и, взяв перо, застрочил по бумаге с такой скоростью, что малограмотному шляхтичу стало не по себе: то ли пишет приказной выжига? А тот на одном дыхании исписал более пол-аршина бумаги, посыпал мелким песком насыпанное, затем сдул его и протянул отказную грамоту.
– Вычти, шляхтич, всё ли ладно, – сказал Говоров и, выплюнув на ладошку золотой, обтёр его рукавом и сунул куда-то вглубь своей одежды.
– Вроде всё верно, – нерешительно сказал Палецкий. – Значит, эта земля теперь моя?
– Твоя, шляхтич, пока великий государь тебя своей милостью жалует. Жалованную и отказную грамоты храни пуще глаза. В них вся твоя жизнь и твоих детей.
Подьячий сложил чернильницу, перья и бумагу в суму и отправился к поджидавшему его Степанову, который уже выбрал землю и торопился получить на неё отказную грамоту.
Палецкий остался на своей земле один. Первые, самые острые чувства уже его покинули, хмельное ощущение восторга сменилось трезвым взглядом на всё вокруг. К работе на земле нужно было приступать не мешкая, и Палецкий, свистом подозвав коня, поехал к стану, который разбил стрелецкий десятник на берегу Майны.
В десяти крестьянских семьях, пожалованных Палецкому царём, мужиков, годных к работе, было пятнадцать душ, в некоторых семьях жили младшие братья и племянники хозяина. Из них на Майну шляхтич взял пятерых неженатых мужиков. Они шли в Дикое поле с большой неохотой и угрюмо глянули на Палецкого, когда тот подъехал к ним, велел взять топоры и косы с телеги и идти за ним следом на другую сторону Майны.
Через реку мужики перешли голышом, держа одежду над головой. На берегу переоделись и уставились на поджидавшего их шляхтича.
– Великое дело начинаем, ребята, – сказал Палецкий. – Будем ставить деревню, ломать пашню, сеять хлеб – жить здесь будем. Вот вам мой урок: накосить и сметать тридцать копен сена, затем поставить большую избу. Ближе к осени вас сменят ваши родичи. Работайте, чтобы им было где укрыться от ненастья и чем кормить лошадей. Всем понятно?
Мужики молчали, уставившись в землю. Палецкий не удивился: русский мужик тяжёл на подъем, без погонялы с места не сдвинется.
– Как звать? – спросил он ладного парня, единственного, кто с виду показался шляхтичу смышлёным.
– Прокопка, – широко улыбнувшись, ответил тот.
– Будешь в ответе за всех, – сказал Палецкий. – Берите косы и ступайте на луг. Там трава такая, что с одного прокоса три копны выйдет. И знайте, лентяю потачки не будет.