– Тогда и мы пойдём в Казань, – сказал Палецкий.
– Ступайте, – усмехнулся сотник. – Как раз вас, двоих, без казаков, и сцапают башкирцы, а то и калмыки, те полютей будут.
Шляхтичи задумались и приуныли, оставаться одним в чистом поле им не хотелось, но и тащиться в Синбирск было в тягость.
– Мне воевода окольничий Богдан Матвеевич Хитрово велел проведать, есть ли поселенцы на Майне, – строго молвил Агапов. – Мы вас нашли, отбили от башкирцев. Других повелений мне не было дадено. Вы вольны идти, куда пожелаете.
– Добро, – решился после недолгого раздумья Палецкий. – Мы пойдём в Синбирск.
Агапов развернул коня и поманил Сёмку за собой. Они отъехали в сторону и встали.
– Возьми десяток казаков и веди шляхтичей к воеводе, – сказал сотник. – Хоть ты и считаешься полусотником, но повеления от Хитрово нет. Кунаков ковы строит, а эти шляхтичи тебе помогут. Жду тебя с удачей.
– Спасибо, Касьяныч! – взволнованно вымолвил Сёмка. – Я тебе за твою доброту отслужу.
– Будет, парень! – усмехнулся Агапов. – Я для себя стараюсь, не хочу, чтобы мне в полусотники какого-нибудь дурня дали. Их в сотне и так больше некуда.
– Ты мне верь, – сказал Сёмка. – Моё слово верное.
– Довольно об этом. Ты на ночь здесь останешься или уйдёшь?
– Тотчас и пойду, – сказал Ротов. – Встретимся в Чердаклах.
Он развернул коня, подъехал к казакам, выкликнул десяток надежных людей, и, окружив шляхтичей, станица неторопкой рысью пошла в сторону Волги.
К вечеру следующего дня они подошли к Нижней Часовне. Предзакатное солнце висело над Синбирской горой, утратив после Яблочного Спаса свою прежнею знойную силу. Берег под горой скрывался в тени, но её верх был ясно виден. На Венце заметно виднелись выведенные в полную высоту башни кремля и чётко прочерченный купол храма.
Казаки оставили коней на стороже, сели в лодку и пошли к правому берегу. Ротов сидел на корме, опустив в воду рулевое весло. Рукой он чувствовал, что Волга начала остывать, прошёл Ильин день, и осень начала, пока ещё несмело, сорить листвяным золотом по бескрайней русской земле.
Близилась осень, за ней невдалеке маячила зима, самая тягостная пора казачьей службы. И казаки, растревоженные опасениями и надеждами, не сговариваясь, сначала негромко, а затем в полную силу запели. И покатилась, понеслась, как вольная птица над Волгой, песня, которую ещё певали их отцы и деды:
Бережочек зыблется
Да песочек сыплется,
А ледочек ломится,
Добры кони тонут,