– Ешь, брат! Я завтра ещё принесу.
– После съем, – сказал Федька и спрятал мясо за пазуху. – Уговориться сначала надо. Сон нехороший я видел намедни. Будто пришёл из Москвы приговор бить меня кнутом до смерти. Уходить надо отсюда, слышишь, уходить!
– Куда уходить? – усомнился Сёмка. – Да и как уйти? Кругом стража.
– Караульщики – плёвое дело, – горячо зашептал Федька. – На тебя, брат, моя надёжа! Вот лес залиствеет, и уйдём. На Волгу уйдём, к вольным людям!
– Страшно, Федя. На Волге казаковать – отца, матери не знать!
– Одному мне не уйти, – горько сказал Федька. – Кто мне тюрьму отворит?
Сёмка молчал. Задумка брата была ему не по душе. Он грезил не о вольном казаковании, а виделась ему в мечтах скорая свадьба с Настенькой, дочерью соседа по темниковскому посаду. Но как выбрать между нею и горькой судьбой единокровного брата правильный путь?
– Я тебе пособлю, – сказал он. – Но сам не пойду.
– Сам хочешь под батогами лечь? Тебя ведь сразу заподозрят в соучастии.
– Стерплю, – ответил Сёмка. – Эка невидаль батоги! Когда уходить думаешь?
– Как завеснеет. Ты не бросай меня, приходи!
Они обнялись, и Сёмка почувствовал, как на его глаза навернулись слёзы.
Караульщик уже дожевал мясо и опасливо поглядывал на братьев.
– Закрой меня, – сказал Федька. – Иди, брат!
Сёмка выбежал за угол избы и столкнулся с человеком, который что-то бормотал и горестно вскрикивал. Это был священник храма во имя Спаса Нерукотворного, и по Сёмкиному дремучему поверью встреча с ним, да ещё в потёмках, сулила близкую беду. Он отшатнулся от священника и кинулся со всех ног бежать прочь.
Поп Агафон шёл от воеводы, уязвлённый обидой. Только что он застал возле поварни языческое, богопротивное действо: казаки толпой сгрудились возле Степана, а повар на дубовой колоде разрубал лосиную тушу, намереваясь добрую её половину сварить в котле. Казаки были веселы и довольны, толокно всем опостылело, каждому хотелось оскоромиться мясным, а ведь шёл Великий пост!
– Вы что надумали делать, грешники! – возопил поп Агафон и кинулся к Степану с таким рьяным пылом, будто сам намеревался положить голову под мясницкий топор. Казаки плотно сомкнулись спинами и не пропустили попа к повару. Он попрыгал, покричал из-за спин, поколотил в них кулаками и побежал доносить об увиденном воеводе.
Агафон забежал в съезжую избу, оттолкнул от стола, за которым сидел Хитрово, сотника Агапова и, упав на колени, со слезой в голосе поведал об окаянстве, чинимом казаками возле поварни. Богдана Матвеевича эти вопли не смутили, и он холодно промолвил:
– Уймись, Агафон! Неровен час, возгрей подавишься. Григорий Петрович! Зайди до меня!
В комнату вошёл дьяк Кунаков и невозмутимо встал возле воеводы.